от Жана Франсуа Рёбелля, одного из пяти членов Директории, ответственных за международные отношения, через посла Венеции в Париже Анджело Кверини. Венеция должна была обсудить это предложение в сенате не позднее марта следующего года, но принятое почти единогласно решение оказалось все тем же – нет.

Почему Венеция отказалась? Возможная (и почти наверняка не единственная) причина – то, что само понятие революционной Франции было отвратительно для тех, кто вершил судьбу Венеции. Пускай поддержка радикальных идей быстро распространялась в других слоях общества, как на материке, так и в самом городе, но для горстки богатых семей, которые представляли собой постоянное правительство Светлейшей республики, Франция была страной анархистов и цареубийц, и рассматривать альянс и договор о дружбе с подобной державой они могли не больше, чем, скажем, король Англии Георг V рассматривал бы подобный пакт с Советской Россией в начале 1920-х гг. Возможно, венецианцы позволили этому отвращению заслонить политическую реальность; а может быть, наоборот, они вполне осознавали опасности, которые навлекают на страну, отвергая предложения Бонапарта, однако все равно решились сохранять твердую позицию в принципиальном вопросе. Если так, то их мужество, каким бы ошибочным оно ни было, делает им честь. Однако есть и другое объяснение, более вероятное и, увы, менее почетное. Дело в том, что даже теперь, когда наплыв наполеоновских сил уже грозил поглотить их, венецианцев настолько пугала мысль о войне, что любая другая перспектива – пусть даже уничтожение – была более предпочтительной. Можно бесконечно спорить о том, могла ли Венеция сохранить независимость, приняв предложение Бонапарта, или он в любом случае пожертвовал бы ею, как только она выполнит свое предназначение. Одно можно сказать наверняка: отказав ему, она не только убедила его в своей инстинктивной враждебности по отношению ко всему, что он представляет, но, что еще хуже, нанесла опасный удар его гордости. Это решение было самоубийственным, и, как только она его приняла, Наполеон подписал ей смертный приговор.

Мантуя пала 2 февраля 1797 г., а с ней и последний оплот австрийской власти в Италии. Шесть недель спустя Бонапарт повел свою армию через перевал Бреннер на территорию империи. Он оставил в Италии лишь то войско, которое счел необходимым для сохранения порядка в уже занятых им городах: легкие гарнизоны в Бергамо и Брешии, где у него были дружеские отношения с местными подеста (и где, по стечению обстоятельств, имелись весьма радикальные группировки среди населения), и довольно значительные силы в Вероне. Это был единственный город, с которым он не мог рисковать, поскольку Верона не только была крупнейшим и важнейшим материковым владением Венеции, но и контролировала подходы к Бреннеру, через который он вполне мог в свое время вернуться в Италию.

К несчастью, в Вероне царили самые сильные антифранцузские настроения. Большой гарнизон уже давно перестал платить за провизию наличными и принуждал местных торговцев принимать купоны и расписки, которые, как всем известно, никогда не будут оплачены. Кроме того, командующий гарнизоном генерал Антуан Баллан считал, что он исполняет обязанности военного наместника: он не считался с местными жителями и помыкал недавно назначенным проведитором Джузеппе Джованелли и заместителем подеста Альвизе Контарини так, словно они были его личными денщиками. Но даже при таких обстоятельствах веронцы, вероятно, молча терпели бы свои несчастья, если бы не совершенно неожиданное событие, случившееся в середине марта: Бергамо и Брешиа подняли восстание против Венеции.

Сейчас нам известно, что эти восстания были намеренно спровоцированы небольшой группой французских офицеров, сделавших это без ведома Бонапарта. Учитывая политическую обстановку в обоих городах, где было особенно сильно радикальное и антиклерикальное влияние масонов, эта задача оказалась несложной; гораздо большее затруднение заключалось в изменении взглядов жителей провинции, где крестьяне, не интересовавшиеся политической идеологией, оставались непреклонно верны республике. Они хлынули с гор, вооружившись кольями, вилами и прочим оружием, которое нашлось под рукой, и в одном городе в провинции Брешиа – Сало на озере Гарда – победили повстанцев и восстановили правление Венеции, взяв в плен около трехсот человек, среди которых были двести поляков, сражавшихся с наполеоновской армией, и несколько французских солдат. С этого момента между крестьянами из горных долин и революционерами на равнинах шла ограниченная партизанская война.

Несмотря на взятых в Сало пленников, французы с самого начала не играли явной роли в этих восстаниях, полностью отрицая, что они несут за них какую-либо ответственность. Был, однако, третий город, в котором та же группа агитаторов попыталась поднять такое же восстание и потерпела неудачу, – Крема, примерно в 20 милях к югу от Бергамо. Здесь им пришлось прибегнуть к иной, более бесстыдной уловке, очень похожей на ту, которую так успешно применили австрийцы в Пескьере. 27 марта небольшой отряд французов попросил пустить их в город, объяснив подеста, что они хотят лишь пройти через город и на следующее утро отправятся дальше. Подеста неохотно дал разрешение, но на следующий день, не сдержав обещания, французы открыли ворота еще двум отрядам, затем схватили подеста и других чиновников и насильно увезли. Крема была объявлена свободной, и французы вместе с сопровождавшей их группой бунтовщиков из Бергамо исполнили традиционный танец вокруг шеста свободы[388], установленного на главной площади, а местные жители в изумлении наблюдали за ними.

Известия об этих событиях, достигнув Венеции, вызвали почти что панику. Все материковые территории к западу от Минчо были практически утеряны; новую границу, образованную этой рекой, требовалось защитить любой ценой, а поскольку регулярной венецианской армии для этого явно недоставало, единственной альтернативой оставалось вооруженное ополчение, набранное из местных крестьян. Генерала Баллана проинформировали о намерениях Венеции, подчеркнув, что принимаемые меры носят исключительно оборонительный характер и направлены не против французов, а против восставших граждан республики, и каждый доброволец получит на этот счет самые четкие инструкции. Затем началась вербовочная кампания. Число рекрутов точно неизвестно, но похоже, оно было ограничено количеством имеющегося оружия. Вероятно, их было не менее 10 000, а возможно, и больше.

Похоже, никто толком не предвидел, что это войско голодранцев, впервые в жизни взявших в руки оружие, может оказаться не слишком добросовестным в исполнении приказов. Они ничего не имели против повстанцев из Бергамо и Брешии, которые и не пытались пересечь Минчо или даже приблизиться к реке; зато у них было достаточно неоплаченных счетов к французам, чьи отряды по добыче продовольствия регулярно без спросу пользовались их зерном, домашним скотом, а частенько еще и женами и дочерями. Итак, по мере того как на улицах Вероны и соседних городков множились группы воинственных молодых людей с сине-желтыми кокардами на шапках,