Я хорошо обдумал доклад по вопросам заочного обучения для совещания деканов и заведующих кафедрами, сообщил о принятых решениях: занятия переносятся на летнюю сессию, зимой принимаются только зачеты и экзамены. Это позволит проводить зимнюю сессию и в марте для заочников из отдаленных районов. Сообщил я об изменениях в учебных планах: на всех факультетах вводились основы научного атеизма, для литераторов и историков – основы марксистколенинской эстетики. Наконец, выдвинул идею о пересмотре характера и тематики контрольных работ по общественным дисциплинам, физике, математике, об их усложнении от курса к курсу по истории и литературе. Предложения в том виде, как я их внес, были приняты совещанием. Предстояло проведение их в жизнь. Для этого требовалось через газету довести до сведения заочников предполагавшиеся перемены. Я написал соответствующую статью для областной газеты «Ленинский путь».

Статью передал в редакцию. Вышла она с запозданием, 18 июня 1960 года под нелепым названием «И учиться и учить надо лучше». Ниже следовал подзаголовок, звучавший, как завершение скверного еврейского анекдота: «А ваше мнение?» Разве могло быть два мнения, если согласиться с заголовком? Да и требовалось-то, чтобы заочник не в дискуссию вдавался, а принял к сведению новые условия учебы. Я был взбешен, пришел в редакцию и там познакомился с заведующим отделом, публиковавшим мою статью. Это был А. Я. Шток – долговязый, близорукий мужчина самоуверенный, как буйвол, и такого ума, которому я не нахожу аналогий среди высших позвоночных. Мой протест разбился о стену самодовольной тупости с усмешечками на тему: что вы понимаете в газетной работе? Позднее мне удалось убедить Штока, что в тех делах, за которые я берусь, я кое-что смыслю. Но это произошло позднее, а пока он посмеивался. Вскоре я отыгрался.

«Ленинский путь» напечатал разгромную статью одного из преподавателей факультета иностранных языков, посвященную педагогической практике. Статья, вышедшая под эгидой Штока, была совершенно непригодна с профессиональной точки зрения. Ставка делалась просто: всякая газетная статья должна обрушивать на ректорат неприятности. Не тут-то было! Я посоветовал Эшмамбетову дать отпор, направив в редакцию мнение ректората о статье. За оформление мнения взялся я сам и через два дня оно лежало на столе редактора «Ленинского пути». Еще через день из редакции позвонил А. Я. Шток и заявил, что ему ясно, кто писал ответ. Я его поздравил за догадливость и поблагодарил за честь! Он добавил угрожающим тоном: ректорат некритически относится к себе и не умеет реагировать на выступление прессы. Я ответил, что ректорат не обязан отчитываться перед А. Я. Штоком. Если его наш ответ не удовлетворяет, он может продолжать полемику. Мы же оставляем за собой право обосновать некомпетентность редакции в обсуждаемых вопросах на любом уровне: «Вас это устраивает, Александр Яковлевич?» Александр Яковлевич, убрав из голоса металл, предложил полемику прекратить, попросил отнестись терпимо к автору заметки. Ну, это я обещал сделать с чистой совестью: бедняга просто вызывал у меня чувство жалости, как больной человек.

Шел май 1960 года. Я увлеченно работал и каждый день видел результаты труда. Заочное отделение оформилось. Между тем я уже с зимы преподавал на первом курсе факультета иностранных языков латынь. Случилось это так. Ирина Павловна Карасева увидела у меня на столе оттиск какой-то моей статьи и обнаружила в ней ссылки на латинские источники. Она спросила: «Вы знаете латинский язык?» «Конечно, – ответил я, – ведь моя специальность Древний Рим». Здесь-то и выяснилось, что латынь ведет Л. Н. Базыкина и у нее слишком много часов. Мне сделали соответствующее предложение, я с удовольствием взялся за дело. Чтобы вызвать интерес к предмету, я прочитал студентам лекцию о римской литературе. Послушала меня и Ирина Павловна. Осталась довольна. Я так увлекся делом, что хотел даже отказаться от отмены занятий, когда в институт заехал известный писатель Константин Симонов. Все-таки меня убедили. Я отпустил своих студентов на встречу с Симоновым, а сам оказался в президиуме. Симонов отлично читал стихи. Я слушал и думал, что чуть было не совершил глупость, упираясь с отменой занятий. Сохранилось несколько фотографий, где мы сфотографированы с Симоновым.

Кроме латыни и руководства заочниками, было еще много дел. Ф. Н. Заитов ушел в отпуск и я замещал его. Между тем для института достраивали новый корпус у подножья Сулейманки. Эшмамбетов сосредоточил усилия на ускорении строительства, и оно быстро стало продвигаться. Это прибавило нам работы. Каждый день мы ходили в новый корпус, следили за ходом работ, давали указания и т. д. Работа кипела, за ней мы не видели подводных течений, склок и групповщины, безусловно имевших место в институте. Мы в них не вмешивались, они локализовались. Конечно, на кафедрах, факультетах была грызня, были недовольные, но не это определяло жизнь института, хотя и портило временами настроение Эшмамбетову, мне, Гришкову, который стал парторгом института. Подличал Мамуров, творил гадости Колчаев, кто-то попадал в вытрезвитель, кто-то бил жену и т. д. Гришков и я нередко страдали от того, что все это делается. Становилось муторно на душе. Но мы делали дело, не отдаваясь мелочам.

Начались вступительные экзамены на заочном отделении. Предстояло принять 600 человек. Как всегда, обнаружился наплыв заочников на исторический факультет и недобор на физико-математический, однако я распорядился не снижать требовательности, независимо от размеров конкурса. Начали мы с твердого составления расписания консультаций и экзаменов. Но составить – одно дело, осуществись – другое. Вот почему я организовал четкую проверку за консультациями и экзаменами. Обнаружив, что кто-то из преподавателей «забыл» явиться на консультацию или опоздал на экзамен, я принимал крутые меры: виновному объявлял выговор, доводил это до всеобщего сведения. Все занятия пошли по графику. Я сам шифровал письменные работы, контролировал их проверку. Это понравилось. Языковеды, которым пришлось за один день прямо в одной из аудиторий проверить сочинения, сначала негодовали. Тем не менее были довольны, что им никто не мешал проверять работы. Об этом мне сказала Ирина Павловна Карасева. Вступительные экзамены прошли спокойно. Так же прошло и зачисление. Произошла одна нелепость. Абитуриентка на литературный факультет – Стелла Юрченко – получила «двойку» по сочинению. Она попросила показать ей ошибки. Я достал сочинение, и оно оказалось абсолютно грамотным. Еще бы! Юрченко окончила до этого Московский Институт Связи и теперь решила сменить специальность. Связисткой она работать не хотела. В чем же дело? Писала она на так называемую «свободную тему»: «Почему я хочу стать учителем?» Сочинение было написано в хорошем стиле, но не