о невменяемости от перекрестка дорог или иного презренного места, где хоронят людей, наложивших на себя руки в здравом уме. Сейчас все были очень сильно настроены против Мельмотта, быть может, столько же из-за его падения на бедного мистера Боклерка в палате общин, сколько из-за слухов о его поддельных подписях, и общественная добродетель объявила, что он, принимая яд, отвечал за свои поступки. Его признали felo de se[20] и увезли на перекресток дорог – или куда-нибудь еще. И все же, думаю, в ту ночь он был так же безумен, как другие несчастные, которых толкнула на страшный шаг полная безысходность. Он не был настолько пьян, чтобы не понимать, что происходит, и ясно сознавал, что будет. Его ждал вызов к лорд-мэру. Некоторые, в том числе Кролл и мистер Брегерт, знали, что он точно подделывал чужие подписи. У него не было денег для Лонгстаффов и не было сомнений, как поступит Скеркум. Он сказал себе, что мужественно снесет все. Однако никто из нас не знает, что мы снесем, а какая ноша переломит нам хребет. Хребет Мельмотта был сломлен так, что, возможно, он заслуживал вердикта о временном помрачении рассудка.

Его увезли неведомо куда, и неделю имя Мельмотта было всем ненавистно. Затем случилось некоторое обеление, и до определенной степени манам покойного вернули его прижизненную славу. Для Вестминстера он навсегда остался одиозной фигурой. Вестминстер так и не простил депутата, которого сам избрал. Зато в других частях города поговаривали, что к человеку этому были во многом несправедливы и что, если бы не зависть старых коммерческих воротил, он бы сотворил истинные чудеса. Мэрилебон со всегдашней своей добротой вспоминал о нем очень тепло и выбрал бы его дух в парламент, если бы дух заплатил за помещение комитета. Финсбери некоторое время с удовольствием обсуждал Великого Дельца, и даже мнение Челси гласило, что Мельмотта свели в могилу злые языки. О памятнике, впрочем, говорил только Мэрилебон.

Мистер Лонгстафф переехал в свой дом через несколько дней после вердикта. Разумеется, он жил там один. О том, чтобы дамы перебрались в город, речи больше не шло, а Долли честь встретиться с духом покойника решительно не прельщала. Однако мистеру Лонгстаффу предстояло множество дел, и его сыну тоже. Надо было понять, насколько разорили их отношения с ужасным человеком. Они не могли вернуть себе документы на владение Пикерингом, не заплатив сумму, за которую тот был заложен, и не могли ее заплатить, если не получат необходимые деньги из посмертного имущества Мельмотта.

Долли, куря на табурете в конторе мистера Скеркума, где теперь проводил значительную часть времени, смотрел на себя как на жертву чудовищной несправедливости.

– Клянусь Богом, мне придется судиться с родителем. Ничего ведь другого не остается, а, Скеркум?

Скеркум советовал подождать, пока не выяснится, что осталось после Мельмотта и что из этого удастся заполучить. Он навел справки, и его заверили, что имущество точно есть, но все очень сильно запутано и враз не распутается.

– Говорят, мебель, и столовое серебро, и кареты с лошадьми, и все такое потянет на двадцать-тридцать тысяч. Было еще много драгоценностей, но женщины их забрали, – сказал Скеркум.

– Клянусь Богом, их должны заставить вернуть все. Слыханное ли дело? Снести целый дом – мой дом, – не спросив меня? Не думаю, что такое случалось с тех пор, как существует собственность.

И он присовокупил различные угрозы в адрес Байдевайлов, которым обещал устроить «веселую жизнь».

Ко всем досадным огорчениям старшего мистера Лонгстаффа добавилось еще одно: управление имуществом Мельмотта легло почти исключительно на мистера Брегерта. Брегерт, несмотря на все его дела с Мельмоттом, был человек честный и, что сейчас, возможно, требовалось даже больше, энергичный и терпеливый. Однако именно он хотел жениться на мисс Джорджиане Лонгстафф и именно с ним мистер Лонгстафф был особенно неучтив. Затем возникла необходимость мистеру Брегерту бывать в доме, где Мельмотт жил последние месяцы перед смертью. Все его бумаги – те документы и письма, которые он не счел нужным уничтожить, – находились здесь, и перевезти их враз было невозможно.

– Разумеется, мистер Брегерт должен иметь доступ в мой личный кабинет в той мере, в какой это необходимо… абсолютно необходимо, – сказал мистер Лонгстафф в ответ на доставленное ему сообщение, – но, надеюсь, он постарается избавить меня от своих визитов как можно раньше.

Однако вскоре он понял, что лучше поладить с отвергнутым женихом, тем более что тот был исключительно благодушен и незлопамятен.

Те, кому Мельмотт задолжал незначительные суммы, должны были получить деньги сразу. Это решение мистер Лонгстафф всецело одобрял, поскольку мелкие долги включали триста фунтов, причитавшиеся ему за аренду дома на Брутон-стрит. Затем выяснилось, что доказанные долги Мельмотта погасят по меньшей мере на пятьдесят процентов. Это очень порадовало Долли, поскольку все заинтересованные стороны договорились, что он получит свою долю раньше отца. За три недели жизни в городе мистер Лонгстафф решил мало что не содержать долее лондонский дом, но и продать его вместе со всей обстановкой, а число слуг в Кавершеме сократить и отказаться от пудры. Все это он изложил леди Помоне в очень длинном письме с указанием зачитать его слова дочерям. «Я пострадал от многих несправедливостей, – писал мистер Лонгстафф, – но вынужден им покориться, а вместе со мной должны покориться мои дети и жена. Будь наш сын иным, вероятно, наша жертва оказалась бы не столь велика. Его я переделать не могу, но от дочерей жду жизнерадостного послушания». Трудно сказать, исходя из каких эпизодов прошлого мистер Лонгстафф ждал в Кавершеме жизнерадостности, но послушания он добился. Джорджи была временно сломлена, София жила в предвкушении свадьбы, а у леди Помоны, безусловно, не осталось храбрости воевать. Думаю, больше всего ее огорчила утрата пудры, однако она ни слова не сказала против.

Впрочем, здесь мы немного забежали вперед. Мистер Лонгстафф задержался в Лондоне, и успело пройти первое сентября, главное событие года в Суффолке, прежде чем он написал это письмо. Тем временем он часто виделся с мистером Брегертом и сошелся с ним вполне коротко, несмотря на всю отвратительность его религии, так что даже раз великодушно пригласил мистера Брегерта отобедать вдвоем на Брутон-стрит. Устройство Мельмоттовых дел было тогда в самом начале, и весть, что ему заплатят ренту за дом, размягчила мистера Лонгстаффа. Мистер Брегерт пришел, и, когда два джентльмена сидели за бутылкой старого портвейна мистера Лонгстаффа, между ними произошел довольно необычный разговор. Ни тот ни другой не упоминал о предполагавшейся свадьбе со дня, когда отец девицы наговорил