триста страниц в каждом. Но каким наименьшим числом слов можно заполнить страницу? Обещанный гонорар не позволял ей отмерять слова очень уж щедрой мерой. Ей требовалось жить и написать еще один роман (за более щедрый гонорар, как она надеялась) по завершении этого. Как назвать роман? И героя? А главное, героиню. Конечно, роман должен быть про любовь, но леди Карбери решила предоставить перипетии сюжета случаю – и они придумались. «Не заканчивайте его трагическим финалом, леди Карбери, – сказал мистер Лойтер. – В пьесах люди его любят, а в книгах ненавидят. И что бы вы ни писали, леди Карбери, не надо истории. Ваш исторический роман, леди Карбери, не стоит ни…» Тут мистер Лойтер осекся, вспомнив, что говорит с дамой, и ограничился словами «ни гроша». Леди Карбери в точности последовала его указаниям.

Очень важно было назвать роман. Сюжета еще не было и в помине, но сочинительнице, когда та ломала голову над названием, не пришло в голову отложить вопрос до тех пор, когда замысел прояснится. Она знала, что роман – полная противоположность розе, которая сохранила бы свой сладкий запах и под другим названьем. «Оскорбленный отец», «Милосердная мать», «Вероломный возлюбленный» отдавало бы прошлым веком. Подошло бы «Мэри Джейн Уокер», если держаться очень простого слога, или «Бланш де Во», если от первой главы до последней сохранять женственную экзальтацию. Леди Карбери полагала, что ей лучше удастся стремительное действие и неожиданные совпадения, а значит, название требовалось более впечатляющее. Через час оно придумалось, леди Карбери записала его и выстроила сюжет, следуя избранному названию: «Колесо Фортуны»! Выбирая его, она не имела в виду какую-нибудь определенную фортуну или какое-нибудь определенное колесо, но сами слова подсказали ей развитие событий. Девица наследует огромное состояние, теряет его из-за дяди, возвращает благодаря честному адвокату, отдает нуждающемуся возлюбленному и вновь обретает в третьем томе. Девицу леди Карбери назвала Кордингой, выбрав имя за то, что никогда не встречала его ни в жизни, ни в литературе.

И вот посреди всех горестей – когда сын по-прежнему болтался дома в состоянии, способном разбить материнское сердце, а дочь страдала и смотрела на окружающих как на врагов – леди Карбери закончила книгу и теперь, дописав последние слова, обещающие долгое счастье новобрачной, чье колесо Фортуны совершило полный оборот, сидела, глядя на завершенный труд. Она выделила себе на работу определенное число недель и уложилась точно в намеченный срок. Положив руку на кипу исписанных листов, леди Карбери похвалила себя за усердие. Вопросом, можно ли было написать лучше, она не задавалась и вряд ли гордилась литературными достоинствами романа. Но если она добьется хвалебных отзывов в газетах, если убедит Муди приобрести часть тиража для библиотеки, если сделает так, чтобы все в читающем мире сочли своим долгом прочитать «Колесо Фортуны» или хотя бы говорить, будто прочитали, – тогда она будет очень гордиться своим детищем.

Было воскресенье, вторая половина дня. Леди Карбери сидела над законченной книгой, когда объявили мистера Альфа. Она, по обыкновению, приняла редактора очень тепло. Что может быть любезнее визита в такой час, тем более при его занятости! Мистер Альф во всегдашней чуть иронической манере объявил, что ничем сейчас особенно не занят. «Император наконец покинул Европу, – сказал он. – Бедный Мельмотт отравился в пятницу, дознание было вчера. Сегодня ничего интересного не произошло». Разумеется, леди Карбери ее книга занимала куда сильнее, чем даже будоражащая смерть знакомого ей человека. Если бы только мистер Альф захотел ей помочь! Она уже делала попытку заручиться его поддержкой – с прискорбным результатом. Леди Карбери прекрасно это помнила и была глубоко убеждена, что склонить его на свою сторону почти невозможно. Однако у нее было и другое глубокое убеждение: что почти невозможное все же возможно. Какая это была бы победа, какую огромную услугу он бы ей оказал! И казалось, само Провидение послало ей этот шанс, приведя мистера Альфа в тот самый миг, когда можно заговорить о своем романе как будто невзначай.

– Я так устала, – проговорила она, откидываясь на стуле и вытягивая руки, словно хотела их размять.

– Надеюсь, я не утомляю вас еще больше, – ответил мистер Альф.

– О нет, конечно. Это утомление не сегодняшнего дня, а прошедших шести месяцев. Как раз когда вы постучали, я закончила роман, над которым трудилась так усердно!

– О, роман! Когда он выйдет, леди Карбери?

– Это вопрос к Лидхему и Лойтеру. Я свою часть работы завершила. Полагаю, вы никогда не писали романов, мистер Альф?

– Я? О нет, разумеется! Я никогда ничего не пишу.

– Я порой не могла понять, ненавижу я или люблю свой труд! Так погружаешься в сюжет и персонажей! Так любишь тех, кто достоин любви, так ненавидишь тех, кто должен быть отвратительным. Покуда живешь книгой, она кажется прекрасной. Плачешь над собственным трагизмом, смеешься собственным шуткам, замираешь в восхищении перед собственным умом.

– Как чудесно!

– Но затем медаль поворачивается обратной стороной. Внезапно все становится пресным, скучным и неестественным. Героиня, еще вчера одухотворенная божественной искрой, сегодня кажется комком глины. Вчера я была уверена, что воздвигла себе памятник, – и она положила ладонь на рукопись, – а сегодня лишь чувствую, что это чересчур тяжело для надгробья!

– Мнение о себе всегда колеблется, – заметил мистер Альф тоном столь же флегматичным, как и его слова.

– Однако так важно правильно оценить собственный труд! По крайней мере, я полагаюсь на свою честность, что не всегда можно сказать о критиках.

– Бесчестность – не общий изъян критиков, леди Карбери, по крайней мере, насколько я сужу по опыту. Общий изъян – неумение. В том немногом, что я сумел сделать, моей главной целью было истребить этот грех. Когда нам нужны туфли, мы идем к проверенному сапожнику, но за критикой точно обращаемся не к проверенным критикам. Надеюсь, что, покидая «Вечернюю кафедру», я оставил по себе штат людей, достойных называться профессионалами.

– Вы ушли из «Вечерней кафедры»? – спросила леди Карбери.

Теперь ее задачей было выяснить, возможно ли что-нибудь извлечь из нового положения мистера Альфа. Он больше не редактор, а значит, не обременен более своим суровым чувством ответственности – но мог сохранить известное влияние. Удастся ли склонить его на единственный по-настоящему дружеский шаг? Что, если сойти с пьедестала, броситься перед ним ниц, рассказать чистую правду и умолять его о помощи несчастной женщине в беде? Неужели он не уступит?

– Да, леди Карбери. Когда я решил баллотироваться в парламент, было ясно, что из газеты придется уйти. Теперь, когда новый депутат так внезапно освободил место, я думаю выдвинуться