задохнулся. А потом на шагнувшего ко мне великана упал луч света — он был синий и нестерпимо яркий — как дуга сварки. Тролль заревел, вскинув лапищи, — и вспыхнул. Он был совсем рядом, но жара я не чувствовал.

Я вообще ничего не чувствовал.

Дверь позади меня со скрежетом приоткрылась. Что-то выкатилось из фуры прямо мне в руку. Я рефлекторно сжал пальцы.

Корчащийся тролль рухнул на землю. Шкура и мясо слезали с него клочьями, пузырились — словно куски плавящейся пластмассы на горящем манекене.

Потом луч пропал.

А я потерял сознание — уж и не знаю, в который раз.

* * *

Очнулся я с мыслью, что всё мне привиделось — и тролль, и широкий синий луч. Я свихнулся из-за боли и паники, что гнали меня прочь от этого места. Вот мне и почудилось…

Я застонал и перевернулся на бок. Тролль лежал в пятнадцати метрах от меня, дымился.

Мне стало ясно, что безумие продолжается. Я закрыл глаза. И услышал голос.

— Почему ты такой глупый? Глупый и упрямый! Иди назад! Иди домой!

Интонации были очень знакомые — так со мной разговаривала Нина. Только голос был мужской.

— Я не должен был тебя спасать. Ты глупый, если не понимаешь, что тебе нельзя дальше. Ты же чувствовал, что граница рядом. Зачем шел?

Я сел. В голове словно каша была вместо мозгов — кипящая, вязкая, тяжелая. Мир вокруг колыхался и уплывал, однако мне удалось разглядеть силуэт говорившего со мной человека.

Человека ли?

— Кто вы такие, черт вас подери? Сколько вас?

Сомневаюсь, что я смог произнести эти слова вслух. Скорей всего, мне просто представилось, что я это сказал.

Мой собеседник подошел ближе. Он был невелик ростом, страшно худ и нескладен. Лица его я так и не рассмотрел — да и было ли оно? Зато я увидел оружие в руках спасителя — небольшую изогнутую трубку с раструбом, в глубине которого теплился голубоватый жар.

В какой-то момент я вдруг осознал, что нахожусь не в том месте, где потерял сознание. Тролль лежал между мной и фурой, фура находилась довольно далеко, а значит то ли меня оттащили назад, то ли я сам каким-то образом преодолел это расстояние.

— Уходи, — сказал незнакомец, наклоняясь ко мне. — Тебе сразу станет лучше.

Точно! Лица у него не было!

Я поднял руку, чтобы схватиться за его оружие. Из моих ободранных пальцев выпал какой-то яркий предмет — большая погремушка. Я уставился на нее, потом оглянулся на фуру, на чуть приоткрытую дверь, за которой подобного добра было на пару детских садов.

Можно было бы закинуть туда веревку с привязанным крюком — возможно, что-то и удалось бы подцепить.

— Уходи! — приказал незнакомец.

Я повернулся к нему — а его уже не было. Но голос звенел и звенел в моей голове, делаясь громче, пронзительней:

— Уходи, уходи, уходи…

Я закричал, чувствуя, что сейчас на меня обрушится новая порция страха и мучительной боли. Я подхватил игрушку и пополз к лесу, к дому — прочь от фуры — быстрее, быстрее, быстрее!

— Хорошо, — раздался голос в моей голове. — Ты делаешь правильно. Никогда больше не приближайся к границе.

Я замер. Я привстал, озираясь.

Рядом никого не было. Нигде не было.

Я был здесь один.

* * *

Вот теперь всё. Теперь можно поставить точку, хотя обратное путешествие прошло не так гладко, как могло бы, и мне есть, о чем написать. Мне пришлось бежать от трех дедайтов и готовить им западню у реки. Потом я видел сбившегося со следа гуля. А ночью в мой лагерь на крохотном острове вломилась семья лосей — то-то мы все страху натерпелись!

Однако, ничего из этого уже не имеет значения для моей истории. Это — мои обычные будни, и их описание лишь увеличит объем и без того затянувшегося повествования, но не прибавит ему смысла.

Скажу лишь, что я, несмотря на трудности, за два дня прошел на своей лодчонке вверх по реке и вышел на берег в той самой точке, где недавно стояла провожающая меня Катя.

Я чертовски устал. Я был вымотан настолько, что не мог отмахиваться от комаров и слепней.

Однако, я был счастлив.

Гребля, как и любая другая монотонная физическая деятельность способствует размышлениям. И я много чего передумал, возвращаясь домой.

И пусть я не выяснил, что за существа приходили в мой дом, назвавшись человеческими именами; пусть я не понял, что именно они сделали со мной и Катей, и какое отношение они имеют к катастрофе, уничтожившей человечество, — в какой-то момент эти вопросы перестали меня занимать.

Я смирился с неизбежным, принял существующее положение вещей. Понял, что не должен зря ломать голову, когда есть более насущные и близкие мне вопросы — ими-то я и должен заниматься. В конце концов, и раньше сильные миры сего творили геополитику, не спрашивая мнения простых людей. Это они принимали решения и меняли мир, а мы лишь приспосабливались к новым условиям — выживали, как умели, как могли, как получалось.

Так что изменилось?

Люди превратились в монстров — но монстры среди людей встречались и прежде, мы существовали с ними бок о бок. Наш старый мир, возможно, был не менее опасен, чем тот мир, в котором я существую сейчас. Вся разница — в привычке и навыках.

Я допускаю, что через столетие моих потомков будут пугать не зомби и развалины мертвых городов, а легенды о железных колёсных коробках, мчащихся по асфальту, отравляющих воздух и землю, — скольких людей они убили? Не испытают ли мои правнуки потрясение и ужас, прочитав в старых книгах о наших войнах, о химическом, ядерном и биологическом оружии,