перевод Иоанны д’Арк Шиллера… Мне это очень любопытно… Grammont! ставь книги теснее, а я между тем отдохну от своей работы, – продолжал Бальзак, садясь на стул возле меня. – Да, много надобно для романиста. Знаете ли, чего мне стоит эта библиотека? По крайней мере 60 000 франков. Вон там на камине вы видите полное собрание всех мемуаров, относящихся к революции. Теперь это очень редко. А там внизу четыре больших тома: это карикатуры 1830 года.

– Превращение груши, конечно, тут.

– Разумеется; но знаете ли, что теперь все это у нас уже необыкновенная редкость? Но у меня еще недостает Монитера. Однако я куплю его непременно. Он, полный, стоит 1500 франков.

– А на что он вам нужен?

– Он мне необходим для изучения нравов военной жизни и нашей трибуны… Его материалы войдут в моего нравоописательного Бюффона…

Бальзак развернул фолиант с карикатурами и, пересматривая их возле меня, указывал на многие лица, как будто ему знакомые… Происшествия из жизни, ему современной, развивались снова перед ним, и он от чистого сердца простодушно смеялся над ними…

Поблагодарив Бальзака за искренний прием его, я простился с ним и спросил, не позволит ли он мне объявить приезд его в Москву?

– Да, может быть, если общество литераторов пошлет меня для нашей цели.

Несмотря на мои отговорки, он непременно захотел проводить меня по двору и указать мне с опытностью сельского жителя, как пройти, не загрязнившись, до моего экипажа. Мы вышли за ворота. Бальзак, в своем сельском неглиже и в туфлях, присел очень живописно на столбике у калитки своего дома и так продолжал еще со мною прощальный разговор свой:

– До Москвы или до Парижа, – во всяком случае, до свидания. Никогда не надобно прощаться иначе!.. – были последние слова его.

Мы расстались. Если бы я владел карандашом, я нарисовал бы его так, как он теперь рисуется еще в последнем впечатлении моей памяти: полный, румяный, свежий житель сельский, с сверкающими глазами, склавши руки, положив ногу одна на другую, полуодетый, нечистый, с открытой грудью, без шляпы, на столбике, у калитки новотесаных ворот своих, перед грязной дорогой, называемой Chemin Vert… Так оставил я первого романиста Франции.

Наивность, почти циническая, особенно в нашем натянутом веке, есть первая черта в наружной физиономии Бальзака. Среди щегольского Парижа, раздушенного, напомаженного, с длинными, прибранными локонами, которого атрибуты (если изобразить его статуей) будут – белые пластические перчатки, шляпа, блестящая лоском, и сапоги, лаком отражающие солнце, – такой литератор-Диоген, на зло всем портным столицы бродящий неряхой в passage de l’Opéra, еще поразительнее. – Всякий француз любит перед вами показаться, принять позу, овладеть вашим мнением, ослепить вас, дать вам больше, нежели сколько у него есть… Не таков Бальзак: он противосмыслен жизни парижской; ему нет дела до вашего мнения; он готов явиться перед вами так, как создала его природа. «Вы, – по его же словам, – видите его так, как он есть».

Но эта наивность, сомнительная в наше время, не есть ли также род позы, искусно принятой и поддержанной силою созданного таланта? – Человека не проникнешь в одно свидание; но как бы то ни было, а Бальзак – или дитя природы, или самый умный из французов, который, скинув пошлую маску национальной искусственности, надел другую… маску природы…

Эти черты наружной физиономии Бальзака, слегка наброшенные, может быть, сколько-нибудь помогут разгадать его характер как писателя…{601}

Приложение 6

Шанфлёри[193]

Исторические заметки

…Цинкгреф рассказывает, что однажды Лютер заметил, как один из учеников записывает в тетрадочку только что произнесенные им слова.

– На, – сказал он, бросая в лицо ученику горсть крупы, – можешь и это туда поместить.

Я надеюсь, что никто не бросит в меня горсть крупы за то, что я так скрупулезно и опуская некоторые слишком личные комплименты изложил эту двухчасовую беседу с г-ном де Бальзаком.

Я любил автора «Человеческой комедии» больше, чем учителя, – в этом мое оправдание. Г-жа Беттина фон Арним, Дитя, не обращала внимания на тех, кто видел в ее переписке с Гете только книгу, а не знак почтения к нему. Шли разговоры о том, чтобы воздвигнуть г-ну де Бальзаку памятник; прекрасная идея, идея трудная, но не нужно от нее отказываться. Самое официальное из имеющихся его изображений – это бюст, заказанный правительством для Версальского музея. Нельзя кому попало прикасаться резцом к голове г-на де Бальзака; он рискует сотворить еще один из стольких посредственных его бюстов, так же как посредственны и бесполезны многочисленные монографии об авторе «Человеческой комедии», написанные с момента его смерти.

Господин де Бальзак был красив.

Не в пример тем людям, что, впервые встретив великого гения, не могут распознать в нем человека, которого представляли себе по его книгам, я был поражен красотою г-на де Бальзака, когда он в 1848 году пригласил меня к себе и удостоил своими советами.

Но в сорокадевятилетнем возрасте г-на де Бальзака следовало бы скорее писать, нежели ваять. Живые черные глаза, обильная шевелюра, тронутая сединой, желтые и красные тона, резко выделявшиеся на его щеках, странные волоски на подбородке – все вместе придавало ему вид веселого вепря, который скульптуре затруднительно было бы передать.

«По праву своей свободной, могучей натуры, по привилегии умов нашего времени, видевших в непосредственной близости революции и потому яснее различающих призвание человека и лучше постигающих провидение, Бальзак остается улыбающимся и безмятежным после тех страшных исследований, которые порождали меланхолию у Мольера и мизантропию у Руссо».

Таким прекрасным языком характеризует г-н Виктор Гюго веселость – столь редкое в современной литературе качество, кое было присуще лишь одному-единственному художнику, г-ну де Бальзаку. Сочинитель популярных романов г-н Поль де Кок в высокой мере обладает этим качеством, но он не художник. Г-н Виктор Гюго с большой тонкостью дает почувствовать опасность страшных исследований современной жизни, которые убивают радость; удивительный факт, если вспомнить о великих ученых Рабле, Лютере, у которых изучение жизни вело лишь к усугублению откровенного веселья.

В частной жизни г-н де Бальзак смеялся часто и громко; живот у него прыгал от приступов веселости, а полнокровные красные губы обнажали зубы, крепкие, как клыки.

Поэтому известные его портреты не удовлетворяют; 368 карикатур иногда дают более верное представление о личности человека, чем заказные полотна. Перед г-ном де Бальзаком карикатура пасует; если бы за него взялся Домье, мы бы имели ныне самый верный его портрет.

Остается картина г-на Луи Буланже, который изобразил великого писателя в его привычном халате в виде монашеской рясы, а также бюст