Покончить с дурными традициями академизма, с “профессорским квази-объективизмом” (Жданов), с ложными представлениями о существовании надклассовой и наднациональной “чистой науки”; бороться за развитие боевой партийной науки; всецело руководствующейся интересами советского народа и государства, – так определяли главную задачу советского литературоведения участники дискуссии.

Надо направить главные усилия литературоведов не на библиографию и текстологию, не на исследование литературных влияний и заимствований, не на создание абстрактных схем или эмпирические ”разыскания”, а на раскрытие идейно-политического, философского и морального смысла и значения художественных произведений. Надо, говорили профессора Г. Гуковский и Л. Плоткин, как можно шире и лучше использовать сокровища художественного слова для развития социалистического сознания нашего народа, чтобы помочь учителям литературы успешнее выполнять благородное дело воспитания нашей молодежи в духе советского патриотизма и коммунизма.

Полное одобрение филологов вызвало выступление профессора Б. Мейлаха, который, справедливо осуждая ученых, отказывающихся от классового анализа литературных явлений, призывал литературоведов смелее браться за разработку больших вопросов теории литературы и марксистско-ленинской эстетики. Проф[ессор] Б. Мейлах считает, что дальнейший подъем советского литературоведения требует перестройки системы преподавания теории литературы и эстетики, а также изучения и исследования теоретических проблем литературоведения.

Неотложной задачей литературоведения является усиление изучения советской художественной литературы и проблем социалистического реализма. Нельзя больше мириться с совершенно неудовлетворительной разработкой истории и теории советской литературы. Доцент Е. Наумов, резко критикуя единственный учебник по истории советской литературы, написанный профессором Тимофеевым, за бесстрастие, серость и многочисленные ошибки, правильно настаивал на том, чтобы литературоведы создали ряд монографий о творцах советской литературы и подлинно научную историю советской литературы.

Ответственной задачей литературоведения является изучение эстетики и литературно-критического наследия великих представителей революционной демократии – Белинского, Чернышевского, Добролюбова. По мнению многих участников дискуссии, это изучение поможет литературоведам теснее связать свою работу с жизнью и до конца преодолеть существовавшее в дореволюционное время ненормальное разделение на академическую науку и литературную критику, на ученых и журналистов.

Наконец, прямой долг наших литературоведов – одного из важнейших отрядов работников советского идеологического фронта – заключается в том, чтобы вести активную наступательную борьбу со всеми проявлениями чуждой советскому народу идеологии, где бы она ни встретилась. Необходима глубокая критика культурного и литературного распада, который характерен для современного буржуазного Запада и империалистической Америки.

Дискуссия литературоведов в Ленинградском университете, несомненно, окажет весьма положительное влияние на развитие литературной науки в Ленинграде. Она будет способствовать развитию критики и самокритики в среде филологов и даст сильный толчок принципиальному открытому обсуждению их научных работ»[1776].

Газета «Ленинградский университет» представила свое ви́дение, подробно изложив тезисы выступлений участников. Приведем некоторые:

«Профессор В. Я. Пропп значительную часть своего выступления посвящает показу того, какое место в старой науке о фольклоре занимало низкопоклонство перед западноевропейскими буржуазными теориями. Останавливаясь на работах Веселовского, В. Я. Пропп говорит: “С общей идейной направленностью Веселовского нам не по пути”. Проф[ессор] Пропп не удовлетворен той критикой, которой подверглась его книга, посвященная изучению волшебной сказки. Он считает эту критику несерьезной и во многом основанной на недоразумениях и путанице. Все же он признает, что критика заставила его многое передумать заново и понять такие свои ошибки, как недостаточное изучение русской сказки как национального явления. ‹…›

Профессор М. П. Алексеев, напомнив о своих прежних статьях о Веселовском, говорит о том, что он всегда понимал не только положительные стороны учения Веселовского, но и его ошибки, а потому не считает нужным сейчас как бы то ни было менять свое мнение об этом ученом. Проф[ессор] Алексеев говорит о неуместности обидно-юмористического тона в критических статьях о наших ученых. Он подчеркивает необходимость и в дальнейшем устраивать подробные дискуссии, что должно способствовать движению нашей науки вперед.

Профессор Г. А. Гуковский говорит об огромном превосходстве советской литературной науки перед наукой буржуазной Европы. Но, вместе с тем, мы отстаем от тех задач, которые ставит перед нами советская действительность. Нужно как можно шире и лучше использовать сокровища художественного слова для развития социалистического сознания нашего народа, чтобы помочь учителям литературы успешнее выполнить благородное дело воспитания нашей молодежи в духе советского патриотизма и коммунизма.

В ходе дискуссии обнаружилось, что ряд ученых до сего времени не сделал для себя надлежащих выводов из той справедливой критики, которой подверглись в печати их работы. В. М. Жирмунский и М. К. Азадовский вновь выступили с апологией Веселовского.

Профессор В. М. Жирмунский считает, что А. Веселовский вовсе не является основоположником низкопоклонства перед Западом в нашем литературоведении. Он указывает на демократические тенденции в работах Веселовского. Веселовский несомненно стоит на голову выше современной ему западноевропейской науки. Он вовлек в орбиту своего изучения богатейшую культуру стран Востока, отвергая “европоцентризм”, до сих пор бытующий в реакционной науке Запада.

Профессор М. К. Азадовский посвятил свое выступление защите русской филологической школы 60-х годов и ее крупнейшего представителя А. Веселовского. “Речь идет, – говорит проф[ессор] Азадовский, – о защите чести и достоинства русской науки”.

Странное впечатление произвело выступление проф[ессора] Б. М. Эйхенбаума, который пытался совсем отмахнуться от критики и самокритики.

Профессор Б. М. Эйхенбаум отказался принять обвинение в бесстрастности, в том, что профессора филологического факультета не всегда достаточно раскрывают морально-политические идеи писателей. “Коллектив филологического факультета редкий, – говорит проф[ессор] Эйхенбаум. – Он заслуживает поддержки и ободрения, а не обвинения”. Проф[ессор] Эйхенбаум говорит о том, что он сейчас так увлечен научной работой, что не чувствует потребности в самокритике.

В своем заключительном слове проф[ессор] Л. А. Плоткин останавливается на ряде вопросов, затронутых в дискуссии. Он резко полемизирует с проф[ессором] Б. М. Эйхенбаумом, определившим ход дискуссии как “эмоциональный”. На дискуссии был поднят ряд вопросов большой идейно-политической и методологической важности.

Некоторые выступавшие старались укрыться от критики и самокритики словами о том, что наша наука о литературе сейчас находится на подъеме. Несомненно, это так. Но мы находимся на подъеме по сравнению с наукой прошлого или с наукой буржуазной Европы. Однако по сравнению с задачами, которые ставит перед нами народ, мы отстаем, и этого нельзя замалчивать. Веселовского надо сравнивать не только с западными учеными, современником которых он был, но и с представителями прогрессивных, революционных теорий. Проф[ессор] Плоткин напоминает о том, что Веселовский был современником Чернышевского, Плеханова, однако его учение не выдерживает никакого сравнения с достижениями этих замечательных ученых и тем более с величественными завоеваниями теории Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина»[1777].

Этой дискуссией в действительности вся дискуссионность в филологии и закончилась. 1948 г.