покупать ему в подарок аршинный фаберовский карандаш. Рассказ, кроме того, предвосхищает изложенный в «Даре» эпизод потусторонней встречи Федора Годунова-Чердынцева с отцом, пропавшим в экспедиции в Китае. Вымышленные путешествия барона Вольфа по Африке напоминают о том, что молодой Набоков, будучи кембриджским студентом, и сам едва не отправился в научную экспедицию в Африку, и находят развитие в «Даре», в котором Федор со сверхчувственной ясностью воображает свои странствия по Китаю и Тибету. Причем, как и в «Даре», в этом раннем рассказе материалом для экзотических выдумок Вольфа служит документальный источник. Нигде, кроме нескольких городов России, не бывавший, Вольф отчасти пересказывает увлекательные путешествия знаменитого Генри Стэнли, его приключения в Конго во время экспедиции по розыскам пропавшего доктора Ливингстона. В книге «Как я нашел Ливингстона» (1872) Стэнли описывает упомянутое в рассказе озеро Танганьика, и встречи с африканским царьком, и исполинские деревья. В 1923 г. в Берлине вышел русский перевод книги Стэнли «Мой первый путь к Конго», материал которой Набоков мог использовать для «Наташи».

Одна из тематических линий этого раннего рассказа пунктиром проходит через многие сочинения Набокова, русские и английские. Героиню, приехавшую с Вольфом в берлинский пригород, на озеро, и оглядывающую дальний берег, охватывает острое чувство, будто они оказались в России: «За озером были те же темные сосновые леса – но кое‐где просвечивал белый ствол, желтый дымок: березка. По темно-бирюзовой воде плыли отблески облаков – и Наташе вдруг показалось, что они в России, что нельзя быть вне России, когда такое горячее счастие сжимает горло <…>».

В написанном год спустя рассказе «Драка», сосредоточенном как будто на живописной сцене в берлинской пивной, молодой русский эмигрант приезжает за город купаться в озере и тоже обращает внимание на плывущие по небу облака и противоположный берег. Исключенная из опубликованного текста рассказа, но имеющаяся в его частично сохранившейся рукописи, эта тема из «Наташи» находит в нем развитие: «Я плыл, крепко зажмурившись, мечтая, что вот открою глаза и увижу не берлинское озеро, а черные текучие отражения русских ольх, синюю стрекозу на осоке, световую зыбь на сваях старой купальни» (BCA / Manuscript box 2).

Вновь не в самом напечатанном тексте, а в его рукописи эта тема возникает затем в рассказе «Лик» (1939), в котором она совмещается с темой забвения и потустороннего мира, но, что любопытно, как в «Наташе» и «Драке», по‐прежнему связана с водной стихией: «Есть пьеса “Бездна” (L’Abîme) известного французского писателя Suire. Она уже сошла со сцены, прямо в Малую Лету (то есть в ту, которая обслуживает театр, – речка, кстати сказать, не столь безнадежная, как главная, с менее крепким раствором забвения, так что режиссерская удочка иное еще вылавливает спустя много лет)». В черновике рассказа после слов «в Малую Лету» можно разобрать иное продолжение: «столь отличающуюся тем от большой, что напоминает, между прочим, наш Обводной канал или Фонтанку в осеннюю ночь». Если в случае «Драки» исключение этой ностальгической ноты объяснялось, по‐видимому, желанием Набокова максимально обезличить рассказчика, представив его сторонним регистратором туземной берлинской жизни (как в рассказе того же 1925 г. «Путеводитель по Берлину»), то в случае «Лика» – исчерпанностью этой темы метафорического перехода из эмигрантского мира и состояния в мир утерянной России в написанном незадолго до него аллегорическом «Посещении музея». Одним из связующих звеньев между двумя рассказами (а также замыслом тогда же задуманного романа «Solus Rex» с его героем-художником, создающим иллюстрации к поэме о далеком острове) служит упомянутый в «Лике» «известный французский писатель» Suire. Такой писатель нам неизвестен, но можно предположить, что Набоков подразумевал под этой маской (намеренно используя оригинальное написание его имени) своего ровесника, художника-акварелиста, издателя и книжного иллюстратора Louis Suire, жившего на острове Ре в Атлантическом океане и регулярно экспонировавшего в Париже и провинции с 1931 г.

В «Посещении музея» русский эмигрант проходит через множество помещений провинциального французского музея, совершая неосознанное путешествие в мир своих литературно-исторических представлений и фобий. После долгих блужданий он выходит из него не на улицу южного Монтизера, а «на волю, опять в настоящую жизнь», оказавшись «где‐то на Мойке или на Фонтанке, а может быть, и на Обводном канале», и сознает, что «это была не Россия моей памяти, а всамделишная, сегодняшняя, заказанная мне, безнадежно рабская и безнадежно родная». Лучшее, что может сделать герой, «полупризрак в легком заграничном костюме», это ценой неимоверных усилий выбраться обратно за границу.

В романе «Взгляни на арлекинов!» Набоков вернулся к этому сюжету из «Посещения музея» (причем тема русской реки в нем возникает вновь, почти в тех же выражениях), зачин которого мы находим в «Наташе». Рассказчик, старый русский эмигрант и двуязычный писатель, приезжает с подложным паспортом в Ленинград, где испытывает среди советской действительности чувство противоположное тому, которое охватило героя «Посещения музея», чувство «некой иллюзии низкопробной реальности»: «Я знал от путешественников, что наш фамильный особняк больше не существует, что даже сам переулок, где он стоял между двух улиц вблизи Фонтанки, исчез, растворился, подобно некой соединительной ткани в процессе органического вырождения. Что же, в таком случае, могло всколыхнуть мою память? Этот закат с триумфом бронзовых облаков и фламингово-розовым таянием на том конце арочного проема над Зимней канавкой мог быть впервые увиден в Венеции. Что еще? Тени оград на граните? Говоря начистоту, только собаки, голуби, лошади да очень старые, очень тихие гардеробщики показались мне знакомыми» (Набоков В. Взгляни на арлекинов! С. 308).

Вычеркнутый в рукописи «Наташи» (и тоже растительный) вариант фамилии старика Хренова – Лавров.

С. 148. …бельгийский инженер <…> Клялся, между прочим, что в 1895 году… – В это время Конго находилось под властью бельгийского короля Леопольда II, финансировавшего экспедицию Генри Стэнли в Центральную Африку.

С. 150. …приняв светящийся циферблат часов, лежащих рядом на стуле, за ружейное дуло, неподвижно направленное на него. – Сравнение повторится в стихотворении Набокова «Расстрел» (1927).

С. 153. Раз, когда мне было лет десять, я сидела в столовой и рисовала что‐то. – Далее в рукописи следует вычеркнутый фрагмент: «Ах, я даже помню, что слона в купальных трусиках. Такая была книга с картинками, о том, как все звери поехали на море купаться».

С. 155. …звучит оранжевая духовая музыка… – Эпитет, неразборчиво написанный Набоковым, удалось прочитать Г. Барабтарло, нашедшему его тематический эквивалент в набоковской «Защите Лужина»: «…и вдруг в отдалении – наплыв военной музыки: она приближается оранжевыми волнами…» (Набоков В. Защита Лужина. М.: АСТ: Corpus, 2021. С. 192). Д. Набоков писал мне 28 ноября 2009 г. по поводу этого места следующее: «Как Вы можете видеть в напечатанной версии [моего английского перевода рассказа], я решил оставить “оранжевую музыку”. Есть еще одно место у Набокова, где используется этот синестетический эпитет…»

Я тоже так думаю, – проговорила она и повеселела снова. – Далее в рукописи следует вычеркнутый фрагмент:

– Папе обещали службу, – сказала она. – На днях выяснится. Тогда мы заживем