институт». Гришков убедился в непобедимости логики. А в это время ЦК КП Киргизии и министерство просвещения решили закрыть институт и определили даже детали этого процесса.

Летняя сессия 1959 года прошла хорошо. Студенты пользовались новыми «Методическими указаниями», разработками семинарских занятий. Мы работали с подъемом, в конец института не верили. Гришков, Мусин, Скляр, Шелике, я – все высмеивали скептиков. Сессия кончилась. Мы подвели итоги, написали отчеты, получили отпуска. Я, как обычно, поехал в Москву.

Время в Москве бежало обычным чередом. Чувствовал я себя не слишком хорошо: нет – нет, а возникнет мысль о разгоне института. Разумеется, мне не грозила безработица, но вопрос о том, где и как работать, волновал. Моя деканская зарплата позволяла сносно жить. Я помогал матери и Леле, сам проводил отпуска в Москве, ежегодно туда ездили Женя и Наташка. Мы приоделись и чувствовали себя людьми. Конечно, квартира у нас была плохая, но где-то маячила надежда получить таковую. Во всяком случае Гришков и я были приняты секретарем ЦК Компартии Киргизии т. Казакбаевым на предмет жилья. На нашем заявлении в Горисполком он сделал маленькую надпись: прошу рассмотреть. Мы с Иваном Григорьевичем, к сожалению, значимости такого рода надписей ценить не умели, наши надежды на квартиру реальными все же не казались. Так вот, в таких условиях мне важно было иметь хорошо оплачиваемую работу. Если бы меня, в случае закрытия института, перевели на Исторический факультет КирГУ, то дали бы должность доцента и 2800 рублей, у меня еще не было 10 лет стажа, дававшего 3200. Я считал, да так оно и было, эту зарплату недостаточной. Далее. Я привык к деканской работе. Она меня увлекала. В университете накопленный мною опыт оказался бы не нужным. Знали мы с Гришковым и обстановку на Историческом факультете КирГУ. Преподаватели там были паршивые и заносчивые, уровень знаний оставался низким. Как-то я получил распоряжение из Министерства посетить занятия некоего Аттокурова, который вел Древнюю Историю. К моменту моего визита он, к несчастью, заболел. Я спросил студентов, чем они занимаются на семинарах. Мне ответили не без гордости: «Конспектируем Фукидида!» С одной стороны, меня это умилило: древнегреческий историк приравнен к классикам марксизма – ленинизма. С другой, – тревожила мысль: кто же он такой – Аттокуров? Дурак или неуч? Оказалось, что он очень удачный гибрид того и другого. В таких условиях я не хотел в университет.

В конце моего отпуска я получил от Жени письмо. Она сообщила, что институт реорганизован, что ее и Веру Гришкову приглашали в Министерство просвещения спрашивали, не согласятся ли они повлиять на мужей в смысле перевода в город Ош, в тамошний Пединститут. В нем намеревались открыть исторический факультет, расширить заочное отделение. Мне предлагалась работа заместителя директора по заочному отделению. Зарплата 4000 рублей.

В Москве я зондировал почву на предмет устройства на работу. В Университете, как и в Институте Истории, ничего не предвиделось. За время работы во Фрунзе капиталов я не сколотил, с самим городом Фрунзе меня ничего не связывало. Я думал, думал, советовался с Виталием, Яшей. Ну, что они могли посоветовать? В конце концов я решил: если условия в Оше покажутся приемлемыми – ехать. Постараться увезти с собой Гришкова, по крайней мере. В это время в Москву прибыл А. Нарынбаев. Я ему сказал, что решил ехать в Ош. Мы походили по городу, по магазинам, взяли билеты на самолет и направились во Фрунзе. Летели ночью. Ил-18 отличная машина: летит высоко, в ней не чувствуешь ни качки, ни скорости. Где-то внизу остается преодоленное пространство. В аэропорту меня встретила Женя. После осенней Москвы хорошо было погреться в теплом сентябрьском солнце. Женя и я еще раз обсудили все «за» и «против» переезда в Ош. Между прочим, всем, кто соглашался бы ехать в Ош, на новом месте гарантировали современную квартиру. Поговорив с Верой Гришковой (Ивана дома еще не было), я понял, что она, в принципе, ничего против переезда не имеет. Квартира привлекала и ее. Шелике и ее новый супруг Луканцевер были заинтересованы в переезде. Об этом я догадывался. С такими мыслями я явился в Министерство на прием к Н. Х. Абдуазизовой.

Здесь собрались многие наши преподаватели. Всем им задавали один вопрос: когда переезжаете в Ош? Все отвечали: «Никогда». Очередь дошла до меня. Я сказал, что при условии предоставления квартиры, я готов поехать, надеюсь, что согласятся Гришков и Шелике. Абдуазизова воскликнула: «Вот они, наши воспитанники! Я так и знала! Я не сомневалась!» По глупости, я был польщен. Когда я передавал Жене разговор с заместителем министра, Женя от умиления прослезилась. Я чувствовал себя Валентиной Гагановой. Тогда много про нее говорили, и вот я поднял брошенный ею вызов. На переезд в Ош согласился еще преподаватель географии и отец – молодец, опубликовавший 8 или 9 детей, Садыгалы Мурзахметов. Перед ним стоял выбор: Ош, Луна или Кочкорская долина, климат которой он изучал, но так и не изучил. Мурзахметов избрал Ош.

Через пару дней из отпуска вернулся Иван Григорьевич. Я рассказал ему в ярких тонах о результатах визита в министерство просвещения, поздравил его с заведыванием кафедрой на стационарном факультете. Иван Григорьевич прореагировал бурно. Он заявил, что я не имел права распоряжаться его судьбой, что ему и задаром не нужен Ош, что нас подло обманули в министерстве, в ЦК КП Киргизии, что нам обязаны предоставить работу и квартиру во Фрунзе, что я вообще круглый идиот. Беседы по названной тематике кипели несколько дней дома, на улице, в скверах. Мы говорили о Сталине, Шолохове, антипартийной группе, американском фильме «Война и мир» и о переезде в Ош… Послушать Ивана Григорьевича, так по всем обсуждавшимся вопросам я оказывался реакционером и тупицей. Тогда я сказал: «Старик! Чего ты кричишь? Иди в министерство и скажи, что я не имел полномочий делать заявления от твоего имени». Он вскипятился: «За кого ты меня принимаешь? В каком виде я теперь предстану в министерстве? Надо было всем отказываться. А теперь я окажусь в единственном числе! Шутник!» Кончилось тем, что И. Г. Гришков согласился ехать в Ош. Сарра Саксонская тоже считала меня дураком, но тогда я с ней не согласился. Когда Гришков, Шелике и я согласились ехать, в министерстве легко вздохнули. Они намеревались значительно усилить ошский пединститут вообще и заочное отделение в частности. Гришков и я считались кадрами, способными на многое, поэтому нас любезно встречали в министерстве, в ЦК, везде говорили: «Поезжайте, вас ждут