Честность и прямота Кадзу, особенно в общении с мужчиной, с которым не было любовных отношений, легко доходили до крайности. Она стремилась разрушить иллюзии, хотя человек их и не питал. В красоте этого пышного тела ощущалось вполне обычное тепло, отсутствовали слабости. Какими бы драгоценностями она себя ни украшала, в какие бы роскошные одежды ни одевалась, тело ее хранило запах черной земли – так пахнут поля в родной деревне, после того как сходит снег. Благодаря такой многогранности эта болтовня не казалась надоедливой – она была, скорее, к месту.

Ямадзаки оказался внимательным слушателем. За разговором у Кадзу сложилось впечатление, что ее слова не просачиваются сквозь него, как через сеть, а целиком отражаются в этом полном, с неизменной улыбкой лице.

– Вы можете спокойно и прямо говорить мне все что угодно, – подчеркнула Кадзу. За свою недолгую жизнь в замужестве она уже изголодалась по искренности в отношениях.

Ногути ничего не знал. Тем, чего он лично не видел и не слышал, он толком не интересовался, поэтому и не мог ничего знать. Его надменное безразличие благородного господина или чиновника высокого ранга позволяло Кадзу без особых усилий сохранить свою деятельность в тайне. В довершение всего она пять дней в неделю находилась в «Сэцугоан».

Однако и эти пять дней она уже не посвящала исключительно ресторану. Часто выезжала на машине, часто встречалась с Ямадзаки. Тот нередко будил ее телефонным звонком глубокой ночью, чтобы сообщить пришедшую в голову мысль.

Что до Ногути, тот неизменно два часа в неделю серьезно выслушивал лекцию Ямадзаки и больше ничего не делал. Политика, деньги, кадры для участия в выборах – все переговоры было решено проводить через Ямадзаки. Вдобавок тот занимал положение советника. Ногути, преисполненный уважения к закону, не собирался ничего предпринимать, пока о проведении выборов не объявят официально. О тайных свиданиях Кадзу и Ямадзаки знали руководители Партии новаторов. Они дали Ямадзаки указания по возможности не упустить Кадзу, позволять ей поступать как нравится. У Партии новаторов прежде никогда не было таких сильных сторонников, как эта пылкая, с положением и с деньгами женщина. И Ногути считал, что работа, похожая на подготовку к выборам, о которой до него временами доходили слухи, осуществляется на деньги партии. Полжизни он пользовался деньгами из госбюджета, поэтому общественные деньги воспринимал как бездонный госбюджет.

Визитные карточки изготовили очень быстро. Кадзу раздавала их и в табачной лавке, и официанткам в ресторанах. Ямадзаки как-то ехал с Кадзу в машине и пошел с ней, когда она попросила шофера остановиться, чтобы купить хлеб в большой старой булочной. Она накупила сладких булочек на три тысячи иен и одна не могла их унести. Ямадзаки, с пакетами в обеих руках, застыл в изумлении, увидев, как Кадзу со словами: «Пожалуйста, примите к сведению» – вручила хозяйке визитные карточки с непривычно крупным шрифтом.

– Вы меня удивляете. Там хозяин – член городского совета от Консервативной партии.

– А-а, вот как? Не знала. Но просто напугать врага, пожалуй, тоже будет полезно.

– Что вы будете делать с такой кучей булочек?

– Отвезем в сиротский приют в Кото.

– Но у сирот нет права голоса!

– Вокруг сирот полно чувствительных взрослых.

Ямадзаки молча сопроводил ее в приют, где опять наблюдал раздачу визитных карточек с необычным шрифтом.

Кадзу стала появляться на городских праздниках, на конкурсах красоты и прочих общественных мероприятиях в префектуре. Она делала пожертвования. Раздавала визитные карточки. Если ее просили, пела. На встречи домохозяек приходила в каппоги – платье-фартуке, какие носят женщины, занимаясь готовкой и другими домашними делами, – приобретала популярность у людей, слишком бесчувственных, чтобы распознать притворство.

Она скептически относилась к популярности Партии новаторов, которая опиралась исключительно на интеллигенцию. Узнав про не охваченные агитацией район Кото и деревенский район Сантама, почувствовала: там бьется множество сердец, завоевать которые может только она.

– Нет ли у нас в Сантаме хороших связей? – часто интересовалась она у Ямадзаки.

И вот в один из дней поздней весны тот принес весть:

– В Омэ пройдет церемония закладки башни Тюрэйто[30]. В парке по этому поводу планируется фольклорный фестиваль, постановщик танцев – ваш земляк, хочет вас пригласить.

– Случай – лучше не пожелаешь. Поеду в каппоги.

– Интересно, а такая одежда подходит для фестиваля народной песни? Проверю.

Судя по намерениям Кадзу, любой труд подобного рода, любой способ сорить деньгами строились на холодном расчете; поведение, в котором сквозили человеческие чувства, тоже служило исключительно цели победить на выборах. Она не принимала в расчет эмоции, которые ее пылкость вызывала в людях, и, слушая разговоры тех, кто был искренне тронут, в душе веселилась. С другой стороны, сталкиваясь с критикой, – мол, ее поступки насыщены притворной страстью, практичны, и только, – она сердилась, полагая, что ее «неправильно понимают». С этой точки зрения психология Кадзу оказалась довольно сложна.

Занятие это было для Кадзу новым, однако показное радушие при общении с народом, как ни странно, во многом и вызывало ответную народную приязнь. То, что Кадзу считала трезвым расчетом, было некой искренностью, как ее понимали массы. Каковы бы ни были побуждения, преданность и восторженность – черты характера, которые народ любит. Да и Кадзу не была полностью уверена в своем равнодушии. Откровенные уловки, способы, которыми она всерьез собиралась обмануть людей, бесстыдные назойливые повторения – все это, наоборот, усыпляло бдительность. И чем больше она стремилась использовать народ, тем больше ее любили. Где бы Кадзу ни побывала, по себе она, несмотря на возникавшие порой пересуды, оставляла свою растущую популярность. Приходя в каппоги как простая домохозяйка, на собрания жен лавочников из Кото, она воображала себя аристократкой, надевшей передник, чтобы обманом слиться с простолюдинами. Но в глазах людей все выглядело правильно. Кадзу больше шло именно каппоги.

В разгар ясного дня конца весны Кадзу в сопровождении Ямадзаки отправилась на машине в двухчасовую поездку в город Омэ.

– Пожертвовать на башню Тюрэйто сто тысяч иен будет, наверное, достаточно. – Она показала сверток.

– Не слишком ли много?

– Это не только для Омэ, но и для семей погибших из Сантамы. Маловато – может быть; но не слишком много.

– Деньги ваши, поступайте, как вам угодно.

– Опять вы ничего не хотите понять. Мои деньги – это сейчас деньги партии.

Перед таким чувством морального долга Ямадзаки оставалось только снять шляпу. И все-таки он съязвил:

– Опять как встанете перед камнем в Тюрэйто, так настоящие слезы ручьем?

– Да,