в сердце каждого из них, – упивалась мечтами Кадзу. – Здорово было бы внушить им, чтобы отдали свой голос за Ногути Юкэна. Хорошо бы охватить их всех сразу! Любовные дела, денежные затруднения, гастрономические удовольствия, договоренность о встрече, обещание пойти вместе в кино… В уголке каждой души, полной такими проблемами, нужно обязательно вырезать имя: Ногути Юкэн! Ради этого я сделаю что угодно. Не важно, что подумает общество, что скажет закон. Уважаемые клиенты моего ресторана все преуспели, не обращая внимания на подобные вещи». От этих фантазий груди у Кадзу набухли под плотным нагойским оби, веки припухли, словно у пьяной. Ей казалось, что разгоряченное тело медленно расползается в темноте, стремясь поглотить огромный город.

В спальне дома Ногути, в комнатке размером десять дзё, после свадьбы появились две новые кровати. Их поставили на старый персидский ковер, и когда Кадзу легла на свою, потолок показался ей странно низким, а раздвижные и капитальные стены непривычно давили.

Ногути засыпал первым. Кадзу при свете лампы у изголовья не читала ни книг, ни газет, лишь пристально глядела на что-нибудь и ждала, пока придет сон. Например, всматривалась в ручку раздвижной стены – в форме полумесяца, с гравировкой, как на гарде кинжала. На каждой ручке выгравированы то орхидеи, то бамбук, то цветы сливы, то хризантемы, и ручка с орхидеями находилась как раз перед глазами. Цветы, тускло поблескивающие золотом в полутьме, связывались у Кадзу с бессонницей.

В спальне газовая печка была уже выключена, и теплый воздух уходил океанским отливом. Привычный конец недели, та же тихая ночь: как случилось, что Ногути решил выставить свою кандидатуру, ей, жене, нипочем не узнать. В нем ничего заметно не менялось – ни до того, как ему предложили стать кандидатом, ни во время размышлений об этом, ни когда он принял предложение. Ногути, скорее всего, метался, мучился, менял решение, возвращался к прежним мыслям. Однако ничего из этого не показывал жене: тот же недолгий кашель перед сном, те же нерешительные ласки и неопределенная близость, та же покорность судьбе, та же поза во сне – свернувшись калачиком, как личинка, – и все. Кровать Ногути казалась открытой всем ветрам станционной платформой. И все-таки он засыпал лучше, чем Кадзу.

По сравнению с этим постель Кадзу напоминала ревущий огонь. Ее тело сжигала не страсть, а мечты, ей было приятно протянуть руку и коснуться прохладного темного металлического цветка орхидеи. Выпуклости на выгравированных цветах вызывали в кончиках пальцев ощущение, будто она гладит жесткое, невыразительное, капризное личико.

«Завтра понедельник. Завтра поговорю с Ямадзаки и начнем действовать», – думала Кадзу.

Во вторник, в три часа дня на втором этаже здания «Сисэйдо» в Гиндзе она тайно встретилась с Ямадзаки.

Позже в своих воспоминаниях об этих выборах Ямадзаки писал так: «До той встречи я несколько раз бывал у них в доме, мне нравился живой и прямой характер госпожи Ногути. Однако, когда мы впервые один на один оказались вне ее дома, на втором этаже здания „Сисэйдо“, она, всегда такая живая и энергичная, выглядела очень одинокой. Голова у нее была полностью занята выборами, в которых предстояло участвовать ее мужу. И было странно, что она производит впечатление очень одинокого человека. Когда мы начали беседовать, исключительно о выборах, она, как обычно, выражалась очень эмоционально и сразу меня этим ошеломила».

Кадзу записала все, о чем хотела спросить Ямадзаки, поэтому посыпались вопросы. До выборов оставалось еще полгода или даже месяцев десять, времени достаточно, но сроки зависели от того, когда подаст в отставку нынешний губернатор. Подготовкой, которую по закону запрещено разворачивать до этого момента, Кадзу намеревалась в тайне от Ногути заняться одна. Деньги так и так есть, и она решила, что, если их будет недостаточно, можно заложить ресторан. Ее интересовало в подробностях, как эффективно вести предвыборную деятельность, используя лазейки в законе. И множество других вопросов.

Ямадзаки регулярно давал ей указания:

– В первую очередь напечатайте визитные карточки. Имя вашего мужа набрать шрифтом нестандартно большого размера.

– Да, напечатаем. На обратном пути зайдете со мной в типографию? – затаив дыхание, спросила Кадзу.

– Выборы губернатора очень крупное мероприятие. Вот решим мы наклеить в Токио на фонарные столбы по два плаката. Столбов сто пятьдесят или сто шестьдесят тысяч, плакатов надо триста тысяч, каждый по три иены, получается девятьсот тысяч иен. Плюс наклеить один плакат – одна иена, итого выходит миллион двести тысяч иен. И это только расходы на небольшую часть предвыборной кампании.

Ямадзаки сразу приводил цифры – это хорошо убеждало собеседника.

Кадзу, не обращая внимания на людей за соседним столом, громко рассуждала о «предвыборной деятельности», о том, как обойти закон, поэтому Ямадзаки то и дело нервно озирался. Чувствуя опасность, он предложил обмен. Он хранит в секрете от Ногути интриги его жены – прежде всего денежные вопросы, – а за это Кадзу по всем, даже самым мелким вопросам будет с ним советоваться. Она согласилась.

– Поговорила с вами откровенно, и настроение стало лучше, – с радостным удовлетворением произнесла Кадзу. – Что поделать, муж ведь не знает, что такое «душа народа». Господин по рождению, читает западные книжки, занимается в кабинете – куда ему понять настроение прислуги? Вы ведь и сам все это понимаете только головой, да? Я без труда могу влезть в душу. Я смогу захватить сердца. А все потому, что в тяжелые времена, случалось, продавала вразнос жареные лепешки из батата. Вам, господин Ямадзаки, наверное, не доводилось продавать вразнос лепешки?

По губам Ямадзаки скользнула улыбка.

– Теоретически подкованный круг избирателей невелик. Чтобы охватить пять миллионов человек, требуется эмоциональное оружие, и вы им обладаете. У нас за это душа спокойна.

– Ах, господин Ямадзаки, оставьте пустую лесть, – кокетливо отмахнувшись рукавом, произнесла Кадзу. Потом быстро продолжила: – Политика второстепенна, она по степени необходимости идет второй. Для выборов важны лишь деньги и чувства. Я женщина необразованная и намерена обращаться исключительно к этим двум вещам. Моя любовь рассчитана на пять миллионов человек, ее еще и останется.

– Я понял. С таким настроем – только вперед!

Кадзу наслаждалась тем, что такой зрелый мужчина выказывает снисходительность к женщине не словами, а порой просто молчанием.

– Используйте меня на полную катушку. Ведь я очень полезная женщина, – словно нанося последний удар, заявила Кадзу.

Ямадзаки выпил кофе, до последней крошки съел большой кекс. Этот поглощавший пирожное мужчина с красным лицом и в аккуратно завязанном галстуке внушал Кадзу спокойствие.

Потом она заявила, что хочет рассказать о себе, и почти час говорила одна, подробно описывая многочисленные лишения, постигшие ее с