Но господин Аврилий уже меня не слушает. Он бесшумно удаляется в свою спальню, легко ступая в моих мягких тапочках. Я стараюсь не думать, что он может быть обижен на меня. В следующий раз я буду очень внимателен. Потому что договор есть договор. Я ни за что на свете не должен стать причиной его расторжения. Мы заключили его много лет назад, с тех пор как поселились вместе в этом доме. И мы благочестиво его соблюдаем, так что ни одно облачко ни разу не затмило мир нашего сосуществования.

Кольцо у входной двери настойчиво стучит в третий раз. Я надеваю пиджак и башмаки. С этой минуты я буду открывать дверь, подавать на подносе утром кофе и сухарики господину Аврилию, приносить ему газеты и буду их осторожно от него прятать, если увижу, что там написано что-то, что может привести его в плохое расположение; я буду забираться на скамью, чтобы дотянуться до окна его спальни и дать ему отчет о том, какая на улице погода и насколько выросла трава в саду. Он будет дергать за кисточки колокольчика, висящего у его подушки, а я буду бежать со всех ног на его зов, всегда разговаривая с ним на «вы». И, наконец, все домашние заботы и дела будут висеть на моей шее, чтобы сделать его жизнь более свободной, более приятной, более радостной. А он, Аврилий, мой любимый друг, коллега, брат, в течение опять-таки одной недели, начиная с этого самого момента, будет решать, рассматривать и приказывать.

Кольцо на входной двери с силой бьет много раз подряд. Они либо оторвут его, либо в конце концов продырявят дверь – вот увидишь, случится одно из двух, говорю я себе. Но не спешу. Пусть стучит, кто бы там ни был. Господин Аврилий не строг в этом вопросе. Я иду медленно, спокойно, волоча башмаки, которые мешают мне идти, и, если быть откровенным, у меня есть тайная надежда, что пока я дойду (коридоры дома бесконечны, словно коридоры лайнера), беспокойный гость, быть может, устанет ждать и уйдет. Я знаю, что господин Аврилий, как и я, необщителен. Он никогда и не подумает отчитывать меня, если я прогоню кого-то, кто нежданно пришел и спрашивает его. Он принимает очень редко и только после предварительного собеседования. Сегодня, я думаю, он никого не ждет. Да и я никого не жду. Потому что на службе и все мои друзья знают, что я «уехал из города по делам». Наконец я открываю дверь.

На пороге стоит незнакомая пожилая женщина с растрепанными ветром волосами – черная шляпа болтается на шнурке у нее на шее, – держа за руку девочку лет двенадцати-тринадцати. Я с удивлением замечаю, какие у этой малышки необыкновенно длинные и худые ноги. Как у саранчи.

– Вам кого, скажите, пожалуйста? – спрашиваю я.

– А это не дом номер 32?

– Был 32 месяц назад. Вы, должно быть, посмотрели на старую табличку, у фонаря. Теперь все номера поменяли.

– Надо было догадаться. Значит, мы правильно пришли.

– Простите, а кто конкретно вам нужен, чтобы я мог вам помочь? Если вы к господину Василису, – говорю я, имея в виду себя, – он в отъезде. Я могу вас заверить, что вернется он не раньше чем через неделю. Если же вы к господину Аврилию, мне очень жаль, но вам придется зайти в другой раз, потому что в данный момент он отдыхает и не принимает гостей.

– Мы хотим осмотреть дом, – говорит она и, вежливо, но решительно отодвинув меня в сторону, проходит с малышкой по коридору.

– Дом? В такое время, вечером? Да зачем? Этого нельзя делать прямо сейчас, – протестую я и бегу за ними следом. И мои башмаки стучат по плитам, как лошадиные подковы.

Но они идут прямо в темную гостиную, тускло освещенную светом из коридора.

– Нам сказали, – войдя, говорит мне женщина, – что у вас в доме самые высокие потолки в округе. Что ты думаешь, Розанта, – спрашивает она малышку, – как тебе тут?

– Это как раз то, что мы искали, – восторженно говорит девочка, с восхищением глядя на крышу. – Я никогда не думала, что бывают дома с такими высокими потолками. А этот коридор с колоннами и гипсовыми ангелочками, которому нет конца… Какое чудо!

– Ты в этом уверена? Может, тебе надо попробовать?

– О да! Уверена, – говорит малышка. – Доверься мне.

– Господин, – оборачивается и говорит мне тогда женщина, – этот дом нам подходит. Нам не нужно осматривать другие залы. Чтобы лишний раз вас не утруждать. Мы остались весьма довольны тем, что увидели. Это как раз то, что мы искали. Мы останемся здесь.

– Простите меня, – говорю я, и мои глаза выкатываются от удивления, – если я правильно расслышал, вы сказали: «Мы останемся». Может, у меня не было возможности объясниться. Конечно же. Здесь кроется ошибка. Это жилье не сдается. Оно уже сдано в аренду по договору на пять лет.

– А сколько, позвольте спросить, жильцов в этом доме?

– Ну, естественно, двое жиль… то есть… один… постоянный арендатор… и… и… конечно… соответствующий персонал, – отвечаю я после долгих размышлений.

– О таком большом доме нельзя сказать, что он густо населен!

– Но, госпожа, – говорю я ей в полном отчаянии, и пот начинает выступать у меня на лбу, – попытайтесь понять. В нашем доме совершенно нет мебели. На всем верхнем этаже есть только один стол. Он абсолютно пустой, кроме комнаты моего хозяина. Где вы спать будете? На полу?

Женщина и девочка радостно переглядываются. Я в полной растерянности.

– О, что я слышу, господин, – или, может, меня обманывает слух? – мы даже мечтать об этом не могли. Это превосходно!

– Мама, объясни этому господину, что я канатоходец, – говорит малышка.

– Да, моя дочь акробат, – поправляет женщина, – и вы даже представить себе не можете, насколько удобно будет нам тренироваться на таком просторе. Мне хочется вас расцеловать. На одну неделю мы о лучшем и не мечтали!

– На шесть дней, – в свою очередь поправляет ее девочка, сперва пересчитав их на пальцах.

– Будьте так добры, скажите извозчику, который ждет внизу на тротуаре, чтобы он поднял наши вещи! – говорит мне женщина.

– Какому извозчику? Какие еще ваши вещи? – говорю я, словно отупев.

– О! Да там почти ничего нет, – тут же добавляет она, заметив мой тон. – Всего-навсего пять чемоданов. И два малышкиных ящика с сетями, веревками, шестами, мячами и еще какими-то мелкими снарядами. Не