подтолкну их вперед. Если мне будет очень тяжело, я поищу в механизме – что-нибудь найду, наверное, какой-нибудь рычаг приводит их в движение.

– Ты меня не понял. Я о другом тебе говорю. Ты думаешь, будет правильно, если я пошлю тебя рисковать жизнью там, на высоте, и буду тут ждать, сложа руки?

Я потерянно смотрел на нее. Пока она со мной говорила, я чувствовал, как она еще сильнее сжимает мне уши, которые теперь горели и причиняли мне сильную боль.

– Поставь себя на минутку на мое место, – продолжила она, – и поймешь. Я бы с ума сошла от мысли, что с минуты на минуту я могу увидеть, как ты оступаешься на скользкой лестнице без перил, а я буду далеко, не смогу поймать тебя, ничего не смогу сделать, чтобы тебя спасти. Нет, не проси у меня этого, я этого не вынесу. Дай сюда свою шею, прошу тебя, я крепко привяжу тебе этот ошейник. Ты увидишь, насколько увереннее, насколько свободнее ты будешь себя чувствовать, когда будешь знать, что сзади стою я, готовая заключить тебя в свои объятья, готовая предупредить каждый твой неверный шаг.

– А! Значит, так. Тогда не будем расставаться, если это для моего же блага, – говорю я ей в отчаянии.

Но прежде чем я передал ей в плен свою шею, мое сознание, словно молния, озарила одна мысль.

– Боже мой, что я там вижу? – шепчу я в страхе, глядя вперед. – Нас здесь заперли. Что же с нами теперь будет? Мы под арестом.

– Кто нас запер? – спрашивает беспокойно старуха. – Я ничего не вижу.

– Ты грамотная? Читай! – говорю я ей и показываю на табличку, висящую на дереве.

В тот самый миг, когда она поднимала с земли фонарь, чтобы посветить на табличку, где было написано:

ВХОД ДЛЯ ОБЩЕСТВЕННОСТИ РАЗРЕШАЕТСЯ ДО ЗАХОДА СОЛНЦА я уже от нее убежал.

Я бегу с лаем и прыгаю в водоем. Надо мной склонились мальвы и жасмин.

– Но ведь я жена сторожа. И дом мой здесь, – слышу я, как вопит вдалеке старуха.

Я долго плыл, плыл (мне было тяжело, потому что в одной руке я держал над водой, чтобы не замочить, голову лебедя, которого я задушил, еще теплую – его ресницы время от времени трепетали в моей ладони), пока не доплыл до скалы. Там я нахожу источник, открываю кран, и вода неудержимо льется, рыча, как лев, когда его выпускают на свободу. Водоем переполнился, цветники затопило, вода уносила с собой все, что встречалось ей на пути. Девочка, крепко спящая, очутилась вне сада, под кипарисами. Волна опустила рядом с ней и полузадохшуюся старуху. Я смотрю со скалы, как она бьется, словно рыба. На ее лбу полно шишек.

– Святая Марина, – взмолился я изо всех сил, – дай мне посмотреть, как она испустит дух, и я побегу прямиком, мокрый, как есть, в курятник и принесу тебе в тот же миг твой рубин.

Я не знаю, о чем думал недавно, когда давал такой же обет, но в этот раз я был уверен, что сдержу свое слово. Тем временем старуха постепенно приходила в себя, и я негодовал от этой… несправедливости. Вскоре, окончательно придя в себя, старуха взяла девочку за руку, и они ушли вместе, шатаясь.

Вдруг малышка кричит: «Я забыла их на листьях – я без трусиков», – и, оставив ошеломленную старуху, перепрыгивает через забор и исчезает в саду.

Вода отступила. В грязи теперь сияет другое небо – разбросанные тут и там глаза лягушек.

Малышка бежит к своему дереву, и я вижу, пока плыву к краю водоема, чтобы выбраться, как она много раз обегает вокруг дерева. Затем она поднимает голову и смотрит на верхушку хурмы, где тряпка все еще развевается туда-сюда. Она разъярилась, как лисенок, от которого добыча забралась высоко на ветки. Я подхожу к ней, не говоря ни слова, с меня капает вода, я карабкаюсь с помощью одной руки на дерево – добираюсь до верхушки, снимаю с него трусики, затем обнимаю ногами ствол и съезжаю на землю. Малышка смущенно, с восхищением смотрит на меня.

Как только ступил на землю, я слегка ей поклонился, спрятав руки за спину.

– Прежде чем отдать, хочу спросить, как тебе удалось забросить их так высоко?

Глаза малышки затрепетали очень близко, и я испугался.

– Я положила их рядом, на листья кустика. Ты ошибаешься, если думаешь, что я их повесила туда, где ты их нашел. Недавно здесь, – сказала она, показав на высокое дерево, – была маленькая хурма, она едва достигала моей шеи. Я читала, что иногда эти деревья вырастают в полный рост за одну ночь. Ты доволен?

Я был доволен – но ее глаза трепетали так близко, что у меня кружилась голова. Я, встревоженный, протянул ей руку.

– Возьми, – говорю ей, – чтобы не замерзнуть.

Сдавленный стон вырвался из ее груди, и она рухнула к моим ногам.

Роковая ошибка была совершена. Я подал ей голову лебедя.

Визит

Я поднимаюсь на верхний этаж. Беспокойно прохожу четыре комнаты, соединенные застекленным балконом, – сквозь щели дует ветер. Я держу кипу бумаг и ищу, где бы ее спрятать. Это очень сложно, если живешь в огромном пустом доме с высокими потолками. Наконец я кладу ее на стол, единственную мебель, и ухожу. Затем, передумав, возвращаюсь, забираю их оттуда и запихиваю вниз, в маленькое световое оконце.

Стучат в дверь. Из-за занавески показывается Аврилий. На нем потертый пиджак из альпаки и деревянные башмаки. Он кажется расстроенным.

– Что ты смотришь на меня, как баран, – говорю я ему, – а не идешь посмотреть, кто долбит в дверь?

– Пять минут назад моя служба закончилась, – отвечает он тихо, взглянув на часы, он обливается потом и покраснел как рак от стыда, что приходится мне об этом напоминать. – Ровно пять минут назад закончилась неделя. Сейчас ваша очередь, господин.

И, сняв пиджак и башмаки, передает их мне.

Он прав. Договор есть договор. А я, боже мой, осел, забылся, и не просто забылся, а к тому же нагрубил ему. Нужно немедленно попросить прощения.

– Господин, прости меня, – промямлил я, снимая халат и тапочки и помогая ему их надеть. – Я пытался сложить кое-какие мои бумаги… Я не позвал вас, не хотел вас утруждать… я писал нечто абсолютно личное… на этом ветру… понимаете… мне было трудно… Я не заметил, как прошло время.

– Прошу тебя, – говорит он мне. – Это не так уж страшно. Это могло случиться с каждым из нас.

– Верно, совершенно верно, – соглашаюсь я, – с той