В суд меня вызвали свидетелем. На этот раз вроде бы со стороны обвинения.

Год назад мною на работе был осмотрен больной, который что-то в очередной раз натворил — то ли ездил без прав, то ли стекло в чужой машине разбил. Ни до экспертизы, ни после я этого парня не видел.

Израильские законы о вменяемости/невменяемости — калька с английских законов и сильно отличаются от практикуемых когда-то в СССР. Наличие или отсутствие самой болезни решающим фактом не являются.

Если больной, считающий, что он Машиах, то бишь Мессия, украдет что-нибудь, то как миленький пойдет отбывать срок за кражу. В тюрьме к его услугам и амбулаторная, и стационарная психиатрические помощи.

Другое дело, если голос Бога больному скажет: «Бери это! Ты — Машиах, все это твое, ты- Мессия, тебе можно». Тогда человек признаётся невменяемым и идет на принудительное лечение — как правило, очень короткое.

Мне лично оба варианта закона не нравятся.

На момент написания экспертизы больной был, что называется, в ремиссии, то есть никаких активных симптомов болезни у него не было.

Что касается периода на момент преступления — кто ж его знает, что там было за несколько месяцев до экспертизы, о чем я честно написал.

Судье этого показалось мало, поэтому, одевшись строго: черная футболка и новые джинсы (всё-таки в приличное место иду), я вошел утром в здание суда и был подвергнут строгому досмотру, просто как в аэропорту: меня попросили снять с себя все предметы, которые можно снять, не нарушая правил приличия, включая мой любимый желто-коричневый толстенный пояс, служивший мне верой и правдой несколько десятков лет. За это время я толстел, худел, опять толстел и опять худел, и дырки на поясе изрядно износились.

В зал суда я вбежал — заседание уже началось. Мне очень понравилась судья — пожилая дама. Она меня сразу назвала «уважаемым человеком, оторванным от дел». До этого меня никто так не называл.

А справа от меня сидел бойкий «русский» адвокат, который бойцовым петушком наскакивал на меня. Мне он тоже понравился.

Зальчик был крохотный, и «кафедра», с которой даются показания, стояла прямо напротив судьи — на мое счастье. Потому что, когда меня попросили давать показания, я с ужасом обнаружил, что у уважаемого человека, оторванного от дел, спадают штаны — мой пояс оказался застегнутым не на ту дырку. К тому же с утра я не выпил кофе — только утром обнаружилось, что он кончился. Тут уместно процитировать моего сына, который говорит, что разговор с врачом, не пившим кофе, лишен смысла.

Итак, стою я, бестолковый от кофеиновой недостаточности, со спадающими штанами, и пытаюсь что-то внятно говорить, придерживая штаны руками. Передо мной лежит увесистая история болезни подсудимого.

И тут мне пришлось эту историю листать. При этом опять-таки не забывая про штаны!

Всё-таки профессионализм — это великое дело. Я умудрился найти в истории нужное место и при этом не потерять штаны.

Чем кончился тот судебный процесс, я не помню — скорее всего, ничем. Возможно, хулигану назначили принудительное амбулаторное лечение.

Но скольких человек кормит один такой безобразник, и как недешево обходятся государству его выходки!

Был у меня один случай, когда некто сломал табуретку.

В результате разбирательства на деньги, потраченные на экспертизу, судебный процесс и прочее, можно было обставить антиквариатом квартиру средних размеров.

Табуретки нынче в цене.

Падающие штаны. История вторая

В одной психиатрической больнице на стене висел постер, с которым ездили на международный симпозиум. Он представлял из себя сильно увеличенный заголовок статьи — «Лечение смехом больных шизофренией».

Под статьей первой подписью стояла подпись профессора В., человека фантастической эрудиции, но мрачного и погруженного в себя.

Есть такие люди, напоминающие «самых богатых кротов» из мультфильма о Дюймовочке, — таким и выглядел этот профессор.

Когда я увидел этот постер, мое воображение разыгралось — я с усилием старался представить себя сцену лечения больного шизофренией смехом в исполнении профессора В. На стендаписта профессор был совсем не похож.

— Жопу он, что ли, больному покажет? — вслух и довольно громко спросил я коллег.

Жопа — это всегда смешно. Особенно у профессора.

Прошло немного времени, и я как напророчил. Накаркал.

Профессор В. читал лекцию, как всегда одетый бомжом: в штаны выше лодыжек сантиметров на пять и тенниску, видимо, доставшуюся ему по наследству от деда. Похоже, что профессорский дед снял эту тенниску с умершего от ожирения друга где-то еще перед Первой Мировой войной. Внезапно штаны стали отделяться от профессора и, так сказать, ниспадать, неровными складками. Зал отвел глаза, но дыхание затаил. А профессор всё говорил и говорил — этакий очень умный крот. А штаны всё падали и падали. Но профессор стоял пока к аудитории передом, а к доске задом. Но потом он повернулся.

Несколько человек — а именно те, кто слышали о предложенной мной методики лечения смехом, — пулей вылетели из аудитории.

Оказалось, что профессор В. действительно может лечить смехом.

Забытая обойма

Может показаться, что у психиатров не работа, а сплошная бондиана, а мы все Индианы Джонсы.

В послевоенном московском поколении был профессор психиатрии, который на фронте служил разведчиком. Он и в психиатрию пошел из-за того, что ему эта область медицины казалась очень близкой его героическому прошлому — поймал, связал, допросил. На самом деле, как и везде в медицине, бал у нас правит рутина, а если и бывают ЧП, то они скорее исключение, чем правило.

И потом, я и сам люблю соваться куда не попадя.

Конечно же, все определяет случай — как легла карта, как тебе повезло. Или нет.

Писал я как-то о мастере восточных единоборств, которого я неудачно пробовал расшевелить, проверяя глоточный рефлекс, но, на свое счастье, в этом деле не преуспел. К утру мастер единоборств расшевелился — прежде всего он ударил медбрата, и тот летел метров восемь и был остановлен только стенкой больничного лобби, затем он выбежал из отделения, вскарабкался на невысокую крышу и скрылся.

А были и другие счастливые случайности в моей жизни. Например, вспоминается один московский случай, когда соседнее отделение закрылось на карантин — они там были большие хитрецы, и у них был больной, регулярно высевающий кишечную палочку — так называемый «носитель». Когда персоналу отделения надоедало работать и хотелось отдохнуть, у этого больного брался посев, и санэпидемстанция это отделение на какое-то время закрывала. Потом, когда персонал отделения начинала