только здоровый преморбид спасал их от последствий посещения своих закрытых поликлиник. Так, например, прибегает ко мне невропатолог от «большевиков» и просит о помощи: «Доктор, тут написано “НУ-реакции” (так-таки и говорит по-русски «Н» и «У») — что это, ну что это?» Объяснил коллеге, что это не русские «Н» и «У», а стандартное латинское сокращение от слова «Hysteria». Большевик попросту оказался истеричным.

Посещала этот кабинет публика довольно разнообразная, объединенная в основном страхом перед посещением обычного психиатра в диспансере с последующей «постановкой на учет».

Почему-то именно наш кабинет любили офицерские жены из подмосковных гарнизонов, дамы своеобразные, как правило, недалекие, но отнюдь не лишенные амбиций: «Валькин-то Колька уже майора получил, а мой всё старший лейтенант». Приняв одиножды решение (например, развестись), офицерская жена становилась «некобелима» (почему-то этим словом они характеризовали степень своей решительности — видно, кобель представлялся им животным, склонным к гамлетовской нерешительности).

Дамы был уверены, что на все беды в мире есть средства защиты: на угон машины — противоугонные устройства, на зарин — заман, на V-газы — противогаз, на всякую ракету — противоракетная установка, следовательно, если уходит муж — должно быть антиугонное устройство для предотвращения попыток его побега.

Рассказы их были крайне обстоятельными, и после того, как пару раз дамы на нас рявкнули: «Будьте любезны выслушать до конца, когда я раскрываю перед вами тайники моей души!», мы уже старались не вмешиваться и дать им высказаться до конца.

Все эти армейские дамы слились у меня в некий синтетический, монолитный, крашено-блондинистый и в рюшечках образ.

Ярким пятном и карикатурно обобщенным его проявлением была армейская жена, прозванная нами «роднулька». Она действительно была прелестна в своем жанре.

Явилась она со следующей историей: как и все, сев в кресло напротив меня, заголосила: «Ой прям не зна-а-ю с чево нача-ать…» Но, опять-таки, почти как все, быстро успокоилась и рассказала банальную, в общем-то, историю о том, как ее майор (капитан, подполковник) сходил «налево» и был ею уличен. Но что с этим фактом делать?

И тогда дама приняла решение: пойти к тому, кто по долгу своей службы обязан знать всё о душах офицеров в части. «Кто это?» — спросил я, человек штатский. Она одарила меня презрительным взглядом: «Конечно, это начальник особого отдела!» Времена тогда были отнюдь не вегетарианские и ее благоверного засунули в Афганистан, где, как известно, тогда шла война. Было ему тогда лет 38, а в Афганистане год службы идет за три, и пенсия к неверному мужу быстро приближалась.

А наша пациентка через тысячи километров говорила с ним по телефону: «Роднулька! Слышишь ли ты меня? Роднулька! Любишь ли ты меня?» И этот разговор она в лицах мне изображала. А он ей, конечно, отвечал: «Слышу тебя, роднулька, люблю тебя, роднулька!»

А потом он, видимо, понял, что пенсия близка и тогда уж особист-душевед ему не страшен, и вообще, может, лучше в цинковом гробу прибыть на Родину, но не к ней, не к роднульке. И на очередной телефонный ее взвой: «Роднулька, слышишь, роднулька, любишь?..» ответил: «Шла бы ты, роднулька, лесом». Напомню, что эти дамы выросли в представлении, что на каждый газ есть противогаз, на каждый танк — противотанковый снаряд, следовательно, на каждую ситуацию есть противоситуация, предусмотренная Уставом. Не помню окончания этой истории.

Еще одна история о другой подмосковной даме, очень «мясомолочного» вида. Кровь с молоком. Молоко с кровью. История прямо-таки шекспировская, трагическая, дух захватывает.

Так вот, дама эта — сытая до некоего отвращения жена банщика (механика автосервиса, неважно, кого точно, но из этой сферы) страстно полюбила женатого кладбищенского каменотеса. Напомню, что в то время люди сервиса считались элитой.

Их взаимное чувство было столь сильным, что они прожигали жизнь в местном ресторане (г. Подлипки, если не ошибаюсь). А запомнилась она мне тем, что, рассказывая о своем романе, подпустила замечательный оборот: «Я ему отдала всю себя, весь свой цвет становления себя как женщины!» Замечательные слова, на мой взгляд!

Но каменотес нашел себе другую, бросив несчастную мясомолочную с мужем и ребенком на руках.

Другой случай. Была замечательная женщина лет под 50, уже бабушка.

Тоже история, полная трагизма. Ее муж, по ее же определению, «пил» — два раза в месяц по полбутылки сухого вина. Кошмар, словом, как пил.

И, выпив, начинал ее укорять, что не девицей замуж за него вышла. Лет этак 25–30 тому назад. После чего они, как в индийских фильмах, начинали бегать по парку друг за другом. Словом, страсти у деда и бабушки кипели. Как апогей истории, женской части коллектива кабинета (я был стыдливо изгнан) была рассказана история первой брачной ночи пациентки — как доказательство, что она выходила замуж честной девушкой.

Но в двух вышеописанных случаях хотя бы было понятно, что делать и о чем говорить.

А вот следующий случай оставил нас в недоумении. Платиновая блондинка с распущенными волосами (причем не исключено, что цвет был натуральный), красавица и художница лет тридцати пяти, которая долго и с подробностями рассказывала о своих нелегких семейных отношениях приблизительно в таком ключе: «Прихожу я домой, приношу картошку в авоське, а муж мне говорит: “Ах ты зануда!” — и бац по лицу! Я падаю, и волосы мои светлые по разбросанной картошке (я ведь художник — какое сочетание красок!)» Муж художницы, насколько помню, был нейрохирургом.

Долго она не могла сформулировать, что, собственно, хотелось бы ей получить на моей консультации. И наконец радостно просияла: «Доктор! Он же не каждый день меня бьет — только когда занудой называет! А я не понимаю, что такое зануда. Объясните, и я не буду вести себя как зануда — тогда он меня бить перестанет!»

Такие случаи, увы, выражаясь медицинским языком, некурабельны, попросту — ничем помочь тут нельзя. Проблема пациентки лежит вне сферы медицины. От такого нет лекарств, и «научить, как не быть занудой», психолог не сможет.

Мучает чувство собственного бессилия.

Чтоб помочь хотя бы самим себе избавиться от комплекса своей неполноценности, в качестве психотерапии циничным юмором, мы придумали «малый суицидальный набор» — вылечить посредством этого набора было невозможно, но можно было надежно прекратить страдания. В набор входили веревка, кусочек мыла и гвоздик.

Конечно же, этот набор существовал исключительно в наших фантазиях.

Обдумывалась идея и «большого набора» — в него входила кроме вышеперечисленных вещей еще и табуретка, но из-за некомпактности получающегося набора развития эта идея не получила.

Моя борьба с терроризмом

В середине 1980-х я