— Расскажи мне… — Сажусь напротив и через стол протягиваю руки к маме. — Я хочу знать.

— Гера много пережил, рано остался без родителей. — Она пожимает плечами, но отчего-то упорно избегает смотреть мне в глаза. Да и ладони мои не находят её тепла.

— Его крики по ночам…

— Это кошмары…

— А его грубость?

— Просто броня.

— А за ней что?

— Человек. Из крови и плоти, такой же, как и мы с тобой. Но тебе, Тася, лучше держаться от него подальше.

— Почему?

— Давай я положу тебе омлет. — Мама вскакивает с места и спешит к плите. —У Наташи он в очередной раз удался на славу.

— Да, давай!

Я совершенно не хочу есть: сыта чужой грубостью и рассыпанными, как бисер по полу, секретами. Но сейчас мама — мой единственный шанс утереть нос Турчину.

— Так, значит, Савицкий не вернётся в клинику?

— Нет. Курс лечения пройден. Дальше дело за Герой и его силой воли.

— Он что, наркоман?

— Нет! — Мама едва не роняет из рук тарелку. — Бог с тобой, Тася!

— Да ладно тебе, мам! Я просто пытаюсь его понять.

— Не нужно… — Ловлю на себе предостерегающий взгляд родительницы. — Сергей скоро поправится, и ты сможешь вернуться в привычную жизнь. Не засоряй свою голову ерундой, договорились?

— Если только ещё немного. — Подбегаю к маме и помогаю ей с омлетом. — Три вопроса, и я отстану!

Играю по правилам Турчина. Вот только мама — крепкий орешек.

— Расскажи мне лучше, Тася: ты определилась, куда пойдёшь дальше учиться.

— Ага, — киваю, а сама, закусив изнутри щеку, стою на своём: — В цирковое училище пойду. На клоуна. Папа говорит, что у меня талант. А ты что думаешь?

— Думаю, что у твоего отца крыша поехала! — Мама ошарашенно смотрит на меня, выискивая на моём лице признаки шутки, но бесполезно. Ей невдомёк, как остро я нуждаюсь в правде.

— Я серьёзно, мам. Но, если ты ответишь на мои вопросы, обещаю подумать об экономическом.

— Ладно!

Мы возвращаемся за стол. Я ковыряю вилкой воздушный омлет, а мама вертит в руках чашку с остывшим кофе, потом делает глоток и, склонив голову набок, внимательно меня рассматривает. Интересно, какой она меня видит? Замечает ли сходство с отцом? А быть может, жалеет, что бросила меня в своё время?

Чувствую, что мысли в моей голове снова сворачивают не туда, а потому спешу вернуться к теме Савицкого.

— Гера посещает психиатра? — спрашиваю первое, что приходит на ум. Это не то, что спасёт меня от Турчина, но с ходу задать главный вопрос не решаюсь.

— Насколько я знаю — нет.

— Тогда кто такой Щеглов?

— Тренер по рукопашному бою. Один из лучших в городе.

Вот чёрт! Я профукала два вопроса, но даже на сантиметр не приблизилась к искомой правде.

— Арик сказал, что у Савицкого есть огромное родимое пятно.

— И?.. — Мама хмурится, пытаясь понять, к чему я клоню, а у меня внутри всё завязывается в тугой узел: ещё немного, и треть долга позади. Дело за малым — произнести вопрос.

— Где оно расположено и на что похоже? — выпаливаю на одном дыхании первое задание от Ара.

— Тася… — Мать отодвигает от себя кофе и разочарованно качает головой. — Что за бардак в твоих мыслях?!

— Ты обещала… Три вопроса… — смущённо бубню себе под нос. — Для меня это важно…

— Прости, но таких подробностей я о Гере не знаю. — Она суетливо поднимается и подобно Савицкому спешит оставить меня одну. — А ты, Тася, если закончила с омлетом, возвращайся к себе, ладно? Экзамены на носу…

Я никогда не была послушной. Примерные девочки всегда вгоняли меня в уныние. Наверно, поэтому моими лучшими друзьями были парень без царя в голове и Амели — сущий дьявол в юбке. Сколько себя помню, я всегда поступала наперекор. Испытывала судьбу и саму себя на прочность. Я мало чего боялась, а отец часто рвал на голове волосы, придумывая для меня все новые и новые оправдания, в очередной раз просиживая штаны в кабинете директора школы. Впрочем, папа никогда не ругался, понимая, что я так устроена. Чрезмерное любопытство и жажда жизни — в этом нет ничего плохого! И только школьные психологи играли моим внутренним миром, как в бадминтон, перекидывая моё личное дело из рук в руки. Во мне постоянно пытались отыскать изъян: одни ссылались на недостаток материнской заботы, другие винили отца в его излишней мягкости и отсутствии должного контроля за мной, а третьи — мои самые любимые — признавали неисправимой и махали на меня рукой.

Наверно, если бы мама была психологом, её смело можно было отнести к третьей группе. Она никого не винит: ни себя, ни отца. Она просто уходит, в очередной раз наплевав на меня и мои вопросы. А я по обыкновению не спешу её слушаться и вместо своей комнаты бегу наверх — туда, куда нельзя и где мне вряд ли будут рады.

Среди одинаковых дверей я без труда нахожу ту, за которой живёт своей сумасшедшей жизнью Гера. Та — самая дальняя, самая тихая, самая пугающая. Но я не позволяю себе раскисать: быть должной Турчину куда страшнее безобидного вопроса Савицкому…наверно…

Стук. Он зловещим эхом разносится по коридору и прячется под плинтусами, возвращая гнетущую тишину на место.

Дрожь. Она врассыпную щекочет тело, особенно жадно поколачивая кончики пальцев на моих руках.

Савицкий. Он нем как рыба. Ни слова в ответ, ни шагов, ни недовольного ворчания.

Однако стоит мне провернуть дверную ручку, дабы войти в чужую обитель, раскатом оглушающего грома меня откидывает на несколько шагов назад:

— Вон! — не рычит — извергает из себя Савицкий на пределе человеческих возможностей. — Пошли все вон!

Я не совру, если скажу, что от голоса Геры вибрируют стены. Да что там — весь мой хрупкий мир дрожит похлеще пальцев на руках!

Где-то внутри отчаянно бьётся сердце, а интуиция приказывает уйти прочь. Но вопреки всему я снова подхожу к дверям.

— Гера… — Касаюсь щекой отполированной древесины и жадно прислушиваюсь к шагам Савицкого. Правда, вместо них слышу его дыхание — немного хриплое, шумное, неровное. От осознания,