Шрифт:
Закладка:
Я хотел подкрасться к Ганину с Игнатьевым незаметно, но меня выдал проклятый мобильник. Он запищал, и все присутствовавшие в кайтэне чревоугодники дружно обратили на меня свои сытые глазенки. Были среди них и две пары славянских очей. Ганин замахал мне рукой.
– Эй, Такуя, давай к нам! Садись!
Я постарался побыстрее отключить пищащий телефон (кто это опять меня домогается?) и влез за стол, на котором уже высились две порядочные пирамиды из пустых тарелочек.
– Это что тут у вас? Пир на весь мир? Ты, Ганин, не лопнешь?
– Не волнуйся ты за меня! Давай лучше поешь с нами! У нас тут с товарищем рыбинспектором разговор о поэзии. Познакомьтесь.
Игнатьев привстал, слегка поклонился и, к моему удовольствию, руку протягивать не стал.
– Игнатьев Виталий Борисович.
– Минамото. Я вас сегодня, кажется, уже видел.
Мне не свойственны ганинские панибратские замашки. Если человек тайком пялился мне сегодня утром в спину, значит, не все так просто у этого человека.
– Видели? Где?
– А вы не помните?
– Нет.
– Мы тут зимой с Ганиным в Саппоро одно дело раскручивали. Литературное такое дело. Так вот, по делу этому один ваш классик живой проходил. И славные слова он твердил нам с Ганиным все время. Ты помнишь, Ганин, как Пирогов учил?
– В смысле, «живите не по лжи»?
– Вот именно, «живите не по лжи».
– Это вы к чему? – немного напрягся Игнатьев, было видно, что суши он больше не хочет.
– Это я к нашей утренней встрече… Да вы не переживайте так, не переживайте! Если вы думаете, что этот Пирогов сам не по лжи живет, то вы ошибаетесь.
– Да, халявщик знатный! – мечтательно причмокнул Ганин. – Объедал нас по-наглому! Помнишь, Такуя, он всегда без бумажника с нами ходил?
– Я не халявщик, – чуть слышно сказал Игнатьев. – Я пойду, пожалуй.
Он подозвал официантку, та бойко рассортировала тарелочки по цветам, от которых зависит цена суши, все пересчитала и выписала Игнатьеву чек. Я также пересчитал его тарелочки. Вышла двадцать одна, значит, поесть господин инспектор не дурак. Ведь вчера вечером и фугу, и баранинка, и много чего другого в «Крабовом мире» было. А вот двенадцать часов прошло, и раз! – сорок две сушины как ни в чем не бывало! Но по фигуре вроде не скажешь, до шкафообразного покойничка ему далеко.
– Вы знаете, господин Игнатьев, я ведь из полиции, и вы, наверное, догадываетесь, по какому делу сюда приехал. Разговор у нас вами состоится обязательно, чем скорее, тем лучше. Для вас лучше.
– Я в кайтэне разговаривать не собираюсь.
– Я тоже.
– Давайте через час встретимся в гостинице. Я так понимаю, что вы покушать сюда пришли.
– Конечно покушать. Зачем же еще?
– Так значит, в гостинице?
– Значит, в гостинице. Через часок я к вам зайду.
– Вы ко мне?
– Вы предпочитаете мой номер?
– Я предпочитаю нейтральные территории.
– Тогда в баре?
– Тогда в баре.
Игнатьев выпрямился, опустил руку в карман легкого белого пиджака со следами соевого соуса и красного вина на груди, машинально достал оттуда ключ от машины на металлическом брелоке и покрутил им вокруг указательного пальца.
– Вы насчет Грабова поговорить хотите?
– Да, насчет Грабова.
– А у вас досье на него имеется?
– Скоро пришлют из Саппоро. А что?
– Да нет, ничего.
Он направился к кассе, все так же поигрывая ключом.
– Ты чего на него накинулся?
М-да, учить Ганина предъявлять претензии не надо.
– Накинулся – значит, так надо.
– Кому надо?
– Кому надо, тому и надо… Суши-то хоть ничего?
– Суши отменные! Вон, смотри, угорь жареный едет. Он во рту прямо тает!
Я протянул руку к конвейеру, снял с него блюдечко с двумя внушительными ломтями зажаренного в сладкой сое до шоколадного глянца угря и решил, что вправе на полчаса забыть про дела. Жалеть себя нужно как можно чаще, это отличный принцип, универсальная отмазка, как любит говорить вот этот вот симпатичный сероглазый король, сидящий напротив меня и уплетающий какую там? Одна, две, три… Ага! Двадцать третью тарелочку.
Глава 4
– Ты чего это в такую рань сюда заявился? Ты же рыбу собирался ловить!
– Да я ловил. Сначала пошел тачку взял напрокат, а потом к волнорезу поехал. Половил немножко, посидел на бетоне два часа. Не поймал ни черта, только фигню одну, и ту не в море. Ну а после мне есть захотелось. Вот я сюда и приехал. Место хорошее, тихое, недорогое. Кальмара будешь?
– Не жесткий он?
– Да нет, вроде мягкий.
– Давай попробую.
Я снял с конвейера розовую тарелочку с полупрозрачными кальмарными суши.
– Как тебе этот Игнатьев? Ты его раньше не встречал?
– Нет, не встречал. Дай-ка мне имбирь… А что? Чего ты на него так накинулся-то? Смутил мужика. Он, по-моему, ничего, интеллигентный довольно-таки…
– Поглядим-поглядим, какой он интеллигентный… Про Грабова разговор был?
– Был.
– И что он тебе рассказал?
– Сказал, что никакого траура по поводу его смерти объявлять не собирается… Кету будешь?
Мимо нас проезжала голубенькая тарелочка с парой рисовых колобочков, прикрытых оранжево-персиковыми ломтиками лосося.
– Вот эту?
– Ага! Отличная кета!
– Это не кета. Кета на желтых тарелках ездит по сто двадцать йен. А голубые – по двести двадцать. Значит, это нерка или чавыча.
– Ну все равно отличная рыбка. Возьми.
Толк в рыбе Ганин знает. Нерка или чавыча – поди их отличи! – оказалась действительной классной. Она растаяла во рту и даже не потребовала приправы из маринованного имбиря.
– Да, Ганин, лосось отличный, ты, как всегда, был прав!
– Я так полагаю, ты этого Игнатьева будешь раскручивать? Тут я тоже прав, нет?
– Конечно прав. Ты, Ганин, всегда и во всем прав. Он тебе ничего про свою работу не рассказывал?
– Так, в общих чертах…
– И что он тебе в общих чертах наговорил?
– Ну что-что… Работает он здесь по три месяца в году, в пик лососевой путины и в начале крабовой. Сетует на то, что его по межправительственному соглашению к моменту полной раскрутки крабовой путины в Москву отзывают. Он, говорит, здесь должен, по идее, находиться до ее окончания.
– Да это все твои соотечественники так говорят. Пока они здесь, им же валюта идет, зарплата плюс командировочные за счет правительства Японии. Как тебе в нашей академии. Чем дольше здесь сидишь, тем больше получаешь.
– Это уже интимные
