Артем добрым словом вспоминал знакомого с его советом купить ботинки и хорошие носки, а то бы измучился и ноги покалечил в сапогах – портянки он мотать не умел. В отряде был деревенский парнишка, которого отец научил хорошо мотать их. Быть может, если бы Артем умел, то попробовал и сапоги, но от добра добра не ищут, поэтому с ногами у него все было в порядке. С питанием тоже вроде нормально для войны – голод не испытывали, несмотря на то, что приходилось пару раз и одними галетами обходиться; после боевых действий можно было и подкупить кое-что. Кухня в отряде работала – повар с двумя помощниками, на «базе» действовал водопровод. Сюда же, на терминал – на «боевую», – воду взяли с собой в бидонах, а пищу готовили на перевозной печке (в «поле» же и на костре можно). Только плохо, что на базе не было горячей воды, и мыться было не в кайф. А на дворе уже поздняя осень и зима катила в глаза. Пользовались влажными салфетками, одежду же им стирали местные, за отдельную плату, конечно. А вот с медицинской службой дело было так. Среди ополченцев оказался фельдшер – именно оказался, так как специальной единицы такой не было. Да еще пару санитаров из своей среды выдвинули, как говорится, без отрыва от основной службы, фельдшер обучил их оказанию первой медпомощи и использованию лекарств, которых было достаточно. Индивидуальные пакеты и аптечки – это святое, они были у всех.

Недели две было затишье, вернее, вялотекущие действия – перестрелки, попытки вылазок… В это время Артем часто думал: если его убьют, мать этого не переживет, ведь он у нее один. Кроме того, с ним вместе канут в небытие все его чаяния и задумки и, главное, он не сможет выполнить то, ради чего приехал сюда. Мучило еще, что здесь, на войне, Артем уже хорошо это понял, лишить кого-то жизни так же легко, как раздавить козявку. Потому стали приходить непрошеные мысли о том, что, убив другого, он уничтожит и чей-то чужой клубок желаний, забот и, может быть, хороших качеств, к тому же, возможно, и чьего-то близкого друга. Эта мысль снова вызвала в памяти образ Сергея. Он сердился на себя из-за этих мыслей и предчувствий, но избавиться от них не мог. Потому Артем очень не любил находиться в карауле, так как там было много времени для раздумий. Вот и сейчас, когда ушел сменившийся боец, он почувствовал гнетущее одиночество. Глаза после ярко освещенного помещения не сразу привыкли к темноте. Бледный свет молодого месяца лишь обозначал контуры построек и деревьев вокруг. Вначале из их здания, находившегося на расстоянии примерно двухсот метров, еще слышались громкие разговоры, смех и редкие ругательства, но через некоторое время – все же начало первого – наступила тишина: значит, уснули. Артем залез в специально вырытый окопчик и стал вглядываться в окружающее. Вокруг все было спокойно, но чем дольше он находился в тишине, тем сильнее обострялся его слух. Вот он уже уловил какой-то звук. Артем вспомнил слова своего старослужащего сержанта в армии, когда он лопоухим новобранцем прибыл в часть и то и дело с любопытством все разглядывал. «Закрой варежку! – учил тот. – Батя мой, афганец, говорил, мол, можешь не успеть даже подумать о чем-то, но перед тем, как отдать концы, обязательно пожалеешь, что не был бдительным. Сейчас хоть и мирное время, но в армии мы, чтобы готовиться к худшему…» И Артема охватил страх. Он стал напряженно оглядываться вокруг себя, стараясь определить, откуда доносится звук. Шла минута за минутой, прошел час, но ничего не случилось. Артем начал успокаиваться, прислонился к стенке окопчика и немного расслабил мышцы ног. И, как обычно бывает после напряжения, его стал одолевать сон. Но он крепился и выстоял. Так постепенно шло его привыкание к военной обстановке.

В эти дни Артем познакомился с девушкой-ополченкой из соседнего взвода, Ольгой. Светловолосая и черноглазая, она сразу запала ему в сердце, может быть и потому, что была очень похожа на его мать в молодости на единственной ее цветной фотографии. Еще ему понравилось, хотя вначале и несколько удивило, ее отношение к войне. «Народ на Украине хороший, добрый, братский, – я была несколько раз в Полтавской области, даже уже после начала войны, у нас там родные живут, – но их политики как с ума посходили все. Что делается, а?! Людей жалко. А наши бабушки, старики и дети так привыкли к бомбежкам, что уже в подвал идут, как за продуктами, лишь в глазах – тоска и боль…» – с горечью рассказывала она, когда они неспешно, пока позволяла обстановка, беседовали.

А вскоре началось то, ради чего Артем и приехал сюда, – боевые действия. На участке отряда возобновились ожесточенные бои за аэропорт. Отряд разделили на две части – у каждой было свое задание, – и они с Ольгой попали в разные. Он не знал, что чувствовала Оля, но у него было ощущение, что она все время находится рядом.

Для Артема все теперь было непривычно – служба в армии казалась детским садом по сравнению с теперешним. Снаряды, мины и гранаты летели туда и обратно. Снаряд, как ему объяснили, летит в три раза быстрее звука, его полет не успеваешь услышать, слышишь только взрыв. Мина же падает, как бомба, и, если слышен визг, летит она не в тебя, просто падай и накрывай голову руками, а если свистит, то убегай подальше, а там уж… И здесь очень нужен навык, которому не научишься нигде, кроме как в бою: после первой же мины можно определиться по звуку, куда летит следующая, опасно ли оставаться на месте или лучше отскочить. Артем стал прислушиваться к каждому свисту мины и взрыву. И действительно, оказалось, звук летящей мины зависит от направления полета. Он, кажется, на всю жизнь запомнил первый обстрел. Это было ночью. Мины летели точно на расположение отряда. Слышны были хлопки выстрелов, затем – неприятный тонкий визг, переходящий в нарастающий вой и, становясь все грубее, заканчивающийся взрывом. Казалось, будто сама ночь разрывается на осколки, а земля корчится гигантскими судорогами.

– А-а, чтоб им ни дна ни покрышки, этим чертовым нацикам! – разразился кто-то бранью.

Артема предупредили, что прилетают не только мины, но и много других боеприпасов. «Это плохо, так как нужно быстро учиться различать, а времени на это нет… Вот, например, звук «града» в полете похож на шорох, и его слышно издалека».

На следующий день наряду с хлопками минометов и гранатометов стали бухать орудия. Земля заходила ходуном, и все вибрировало от взрывных волн. А вот протяжный, очень низкий звук и сильные вибрации наполнили собой все пространство, отзываясь в каждой клеточке тела, будто кто-то невидимый накрыл землю гигантским колоколом и ударял в него, и что-то настолько сотрясло землю, что казалось, взорвался весь мир. За ним раздался новый нарастающий вой, услышав который, все, словно по беззвучной команде, легли. Артем тоже бросился в снег, зарываясь в него лицом, абсолютно не чувствуя холода. Взрыв раздался в ста метрах от них. Но люди не вставали, снова прислушиваясь к раздирающему вою… Он приподнялся, открыл глаза и сильно сжал кулаки, почувствовав сильную боль в пальцах. «Господи, помилуй!» – пробормотал он молитву, чего раньше никогда не делал, ибо не был верующим. Со лба, хотя был морозец, ручейками стекал пот, а во рту было сухо и ощущался неприятный вкус. Он пошевелился, чтобы катящаяся по спине струйка пота не щекотала нервы. Во всем теле ощущалось сильное напряжение и непонятно откуда появившееся – ведь раньше он не воевал – довольно странное, но приятное предвкушение боя…

«Как там Оля? – подумал Артем и представил ее лицо, глаза, чуть тронутые улыбкой губы. – Как она все это воспринимает? Женщина все же, хоть и два года уже в ополчении…»

Вот опять «запели». Конечно, опасаться следует только взрыва, однако сам звук летящей мины, ракеты, когда в течение нескольких секунд, затаив дыхание, слушаешь их «песню», сильно действует на нервы, изматывает тебя… Но вот, наконец, наступает тишина, совсем не слышно птиц – вся живность давно исчезла с этой