полчаса, удаляя останки одного из его прежних обитателей. Гослинг надеялся, что он умер не от чумы. Так как это был труп женщины, и притом страшно истощенной, было основание предположить, что она умерла от голода.

Все это время Гослинг ходил, как ошалелый. Когда женщины натаскали ведрами воды из реки, обшарили, обнюхали, как кошки, и раскритиковали сверху донизу свое новое жилище, глава семьи уселся с сигарой в кресло и стал раздумывать о своем трудном положении.

Прежде всего он подивился, почему Бусты не съели своих лошадей вместо того, чтобы дать им подохнуть с голоду. Затем, задал себе вопрос: почему они не встретили ни одного мужчины на всем долгом пути из Брондсбери в Путней? И постепенно дошел до невероятного объяснения: мужчин и не осталось в городе. Он вспомнил, как странно вглядывались в него те немногие отощавшие и обтрепанные женщины, которые встречались ему: теперь ему казалось, что в их взглядах было изумление. Гослинг почесывал себе щеки, за десять дней обросшие щетиной, и задумчиво курил. Он почти жалел теперь, что давеча так грозно и свирепо смотрел на женщин, попадавшихся навстречу — от них можно было бы получить какие-нибудь сведения о том, что творится в городе. Но страх все время гнал вперед Гослингов: они оберегали свой запас провизии и жизнь свою; люди теперь до того одичали, что при малейшем поводе готовы были кидаться друг на друга.

— Мужчин в городе не осталось, — повторил Гослинг, но не мог поверить. Вывод был слишком грозен — если так, значит, настанет и его черед. А он никак не мог отделаться от мысли, что через несколько недель он опять вернется в Сити — и еще вчера спрашивал себя: как же это пойдет на службу небритый?

Но сегодня перемена места, разрыв со всеми старыми навыками и порядками раскрыли ему глаза и расширили его горизонт. Возможно, что ему и никогда уж больше не придется идти на службу, так как и службы никакой не будет. Если он уцелеет, — а он крепко надеялся выжить — он будет чуть ли не единственным мужчиной в Лондоне; да может, и в целой Англии — даже в Европе — мужчин останется всего каких-нибудь несколько тысяч… Да, но кто же тогда будет работать? И какую работу?…

— Добывать себе пищу, — шептал Гослинг, смутно дивясь, где же и как же можно будет добывать ее, когда не будет ни лавок, ни складов, ни иностранных агентов. Он главным образом думал о мясе, т. к. их фирма вела торговлю мясными консервами. — Чего доброго, придется разводить коров и овец, — думал Гослинг. И, немного погодя, мысленно добавил: — И выращивать пшеницу.

И тяжело вздохнул, вспомнив, что он не имеет понятия о том, как сеять хлеб и разводить рогатый скот. Консервы ему давно уже надоели, так хотелось бы перейти к обычной пище — молоку, яйцам и свежим овощам. Одна из его ног распухла и болела, и он справедливо приписывал это нездоровой диете.

* * *

Просидев двое суток в своей новой резиденции, Гослинг- набрался (храбрости и рискнул выйти на улицу. Он начинал' верить в свое счастье и думать, что чума пронеслась над Лондоном, не тронув его.

С каждым днем он уходил все дальше, в поисках молока, яиц и овощей, но нашел только заросли молодой крапивы, нарвал ее и принес домой. Гослинги все с удовольствием съели суп из молодой крапивы, сваренный на плите, растопленной досками, и сразу почувствовали себя лучше. Иногда, во время таких экскурсий он сталкивался с женщинами и расспрашивал их. Все рассказывали одно и то же — мужья их умерли от чумы, а сами они умирают с голоду.

Однажды, в начале июня, он дошел до Питерсгэма и здесь, в дверях фермы увидел красивую, высокую женщину. Она была так непохожа на женщин, обыкновенно попадавшихся ему навстречу, что он невольно остановился и с любопытством воззрился на нее.

— Вам чего? — подозрительно спросила молодая женщина.

— Нет ли у вас молока, или масла, или яиц для продажи?

— Для продажи? — презрительно повторила женщина. — А что вы можете дать нам в обмен, такое, что бы стоило пищи?

— Как что? Деньги.

— Деньги? На что мне деньги, когда на них ни чего нельзя купить? Я не продам вам яиц и по фунту стерлингов за штуку.

Гослинг почесал в бороде — теперь у него уже успела отрости порядочная борода.

— Пустовато здесь, а? — спросил он, улыбаясь.

Молодая женщина оглядела его с ног до головы, и тоже улыбнулась.

— Да. Вы первый мужчина, которого я вижу с тех пор, как умер мой отец, месяц тому назад.

— С кем же вы живете? — спросил Гослинг, указывая на дом.

— С матерью и с сестрой. Только.

— И кормитесь своим трудом, так, что ли?

— Да. Мы привыкли. На ферме всякую работу справить можем. Вся беда в том, чтобы не пускать сюда других женщин.

— А? — задумчиво сделал Гослинг. И оба посмотрели друг на друга.

— Вы голодны? — спросила девушка.

— Не то, чтоб голоден. Но очень уж консервы опротивели — я уж пять недель Ими питаюсь — хотелось бы поесть чего-нибудь другого.

— Зайдите. Так и быть, одно яичко вам сварю.

— Спасибо, — сказал Гослинг. — Я с удовольствием зайду.

Они дружески разговорились. Девушка угостила его даже двумя яйцами всмятку и стаканом молока. Он ел яйца с маслом — хлеба не было. Мать и сестра девушки работали на ферме; они все три работали по очереди, но которая-нибудь всегда оставалась стеречь дом.

Они вели речь о том, как все переменилось в Англии, и спрашивали себя, чем все это кончится. Еще немного, и в бледно-голубых глазах Гослинга появилось новое выражение.

— Да, все изменилось, — говорил он. — И, по- видимому, никогда уже больше не будет по-старому. Ни соседей, ни сплетен, ни толков о том, кто что делает и все такое…

Девушка задумчиво смотрела на него. — И чего нам недостает, так это мужчины, который бы поберег дом. Нас страшно грабят.

Гослинг мысленно не заходил так далеко. Он не прочь был пофлиртовать, развлечься, благо, соседей