— Послушай, Майкл, ты отлично выглядишь, и ты очень весёлый и обаятельный. Тони тебя нахваливала, говорила ты наделён талантом. Вот только я не понимаю, почему она не упомянула… то есть я не была к этому готова… в смысле я не ожидала, что ты инвалид. — Её глаза снова опустились вниз.

— Я не инвалид. По крайней мере, я так не думаю.

— Тогда почему на тебе ортопедические кроссовки?

Теперь мы оба уставились на мои ноги. Кроссовки вовсе не были ортопедическими. По сути это вообще были не кроссовки, а ботинки — чёрные, как смоль глэм-роковые ботинки на платформе с четырёхдюймовыми каблуками и двухдюймовой подошвой — по-моему мнению, настоящий шик для семидесятых. Я смутился, но заставил себя улыбнуться, сказав, что единственный мой недостаток — маловатый рост, и тут же осознал, что на несколько лет отстал от калифорнийской моды. Во всяком случае, облако над нами быстро растворилось и остаток встречи прошёл без напряжения.

Папа ждал в холле, мы спустились вниз, зашли в кофейню и устроились на диване.

— Ну что тебе сказать — она тоже хочет со мной работать, — доложил я. — Кстати, не одолжишь мне ещё 50 баксов? Нужно купить новую обувь.

На четвёртый день пребывания в Лос-Анджелесе мы собрались в обратный путь домой. Не потому, что что-то пошло не так — наоборот всё прошло абсолютно так, как и было нужно. Каждый агент, с которым я встретился, сделал мне предложение. Большинство отправило на прослушивание, чтобы получить отчёт обо мне от директоров по кастингу; позвонили все, а трое продюсеров гарантировали работу. Вся эта голливудская круговерть становилась весьма легкодоступной.

Выбрать роль оказалось просто: только один фильм запускался в производство сразу же после моего 18-го дня рождения — диснеевское «Полуночное безумие». О сценарии лучше не вспоминать, но это была моя первая настоящая работа в Америке, и я был очень взволнован и рад этому.

Всё, что оставалось сделать — нанять персонального агента. Так что мы с папой устроили обед с Бобом Гершем из «Агентства Герша», который и нашёл мне работу в «Диснее». Всё, что было нужно Бобу — добиться папиного разрешения, поэтому он спросил, есть ли у него какие-нибудь вопросы. Папа улыбнулся, положил свою большущую руку мне на плечо и сказал:

— Предпочитаю, чтобы он сам вёл все переговоры.

Вы и представить себе не сможете, насколько необычно прозвучали эти слова из его уст.

— Ты знал, что его отец Фил Герш был агентом Богарта? — спросил я после того, как мы покинули ресторан в Беверли-Хиллз. — Папа помотал головой. Чересчур энергично. Мы вернулись обратно в «Холидей Инн», выписались из номера и погрузили вещи в кузов пикапа. Сделав одну остановку, чтобы занести Тони Ховард букет цветов, мы снова были на Ай-5, направляясь на север.

Парк королевы Елизаветы, Нью-Вестминстер, БК, 9 июня 1979.

День моего восемнадцатилетия, который я отмечал в Ванкувере. На руках билеты на самолёт — я должен был вылететь в Лос-Анджелес следующим утром и приступить к работе над диснеевским фильмом. Я получил кучу поздравлений и похлопываний по спине. От мамы, папы, братьев и сестёр — короче всех, кто был на той видеокассете, за исключением бабули. Поздравлял и Крис Коди, а также Диана, девушка, с которой я встречался в последние шесть месяцев.

Палитра цветов в парке была просто сногсшибательная. Кобальтовое небо протянулось над садами увядающих гвоздик и порфир. Повсюду десятки оттенков зелёного — от полос лишайников на около водоёмных камнях до пихт Дугласа. Вдалеке — горный хребет с белыми вершинами и торчащими из снега верхушками деревьев. Вот почему на автомобильных номерах написано — Прекрасная Британская Колумбия. Как же сильно мне будет тебя не хватать. Но, напомнил я себе, вся эта природная красота возможна лишь благодаря дождю, и за каждым таким днем стояли недели и недели пасмурной, влажной серости. Но по этой серости я не собирался скучать.

Если бы мои друзья и семья могли подслушать мои мысли в тот день, то, возможно, посчитали бы их глупыми и мрачными. Это всего лишь один фильм — разовая работа, шесть недель. Я же не переезжал в Калифорнию, говорили они. Я вернусь назад. Но я знал, что будет по-другому, тоже чувствовали мама и папа, особенно папа. На обратном пути в Канаду он сказал, что я отлично держался и что он гордится мной.

— Весь мир открыт перед тобой, — заявил он. — Не спеши, попридержи коней.

Так я понял, что эта поездка в Лос-Анджелес, которую мы вместе совершили, стала для меня неким обрядом перехода во взрослую жизнь, какие встречаются во многих культурах по всему миру. Но в отличие от них, подразумевающих запреты или даже скарификацию — физическое подтверждение прохождения обряда, — мой обряд не включал в себя ничего подобного. Наоборот, отец нашёл в себе силы признать свою неправоту и обратил мой обряд в обряд исцеления.

Означает ли это, что я в одночасье стал взрослым? События следующих пятнадцати с небольшим лет заставляют говорить совсем об обратном. Но в тот день, 9 июня в парке с моими друзьями, семьёй и остальными доброжелателями, собравшимися вокруг меня, я почувствовал будто достиг нового уровня зрелости. У меня не было никаких сомнений, что теперь я действительно стал мужчиной, когда наклонился к торту с изображением Мики Мауса и задул свечи.

НАЧАЛЬНЫЕ ТИТРЫ

Трущобы Беверли-Хиллз, 1979-81.

Примерный перечень моих пожитков на 1980 год: вещмешок, забитый одеждой (в том числе грязной), электроплитка, разрозненная кухонная утварь, туалетные принадлежности, одеяло, простыни и заводной будильник. Ах да, ещё мебель: матрац и складной режиссёрский стул.

Моя комната была размером семнадцать на двенадцать футов с микроскопическим санузлом — туалет, душ, ванной нет, но есть раковина — настолько маленькая, что в неё не помещались тарелки, поэтому приходилось их брать с собой в душ. Голову мыл «Палмоливом», а тарелки «Хэд-энд-Шолдерс». Кладовка играла роль кухни. Пусть я жил в маленькой розовой отштукатуренной пристройке на Ширли-плейс, но редко видел эту мирную, усаженную деревьями улицу: приходил и уходил по переулку за домом. Подо мной находилось несколько смежных гаражей, где жильцы оставляли свои машины, а сверху кроме моей квартиры было ещё две. Переднее окно, шириной в шесть футов, находилось напротив розовой стены основного здания. Чтобы посмотреть через узенькое окошко в ванной, нужно было встать на унитаз: кроме мусорных бачков, припаркованных машин