учебную рутину, запрыгивал в свой новый пикап и ехал в ближайший парк. Останавливался в прохладной тени клёна, доставал из кабины «пенку», расстилал её в кузове пикапа и досыпал.

Первым на повестке дня было драматическое искусство. Оставив группу поддержки в лице Росса Джонса в средней школе, я оказался в странном положении, когда получал крепкие отзывы о своей профессиональной деятельности, и в то же время заваливал актёрское мастерство в школе. Я сказал об этом моему нынешнему преподавателю драмы, ссылаясь на то, что мне необходимо получить как можно больше практического опыта. Она пропустила мои слова мимо ушей. К ноябрю стало совершенно ясно, что я завалил практически все предметы. Вся старшая школа превратилась в бред. В разговоре с родителями я сказал, что очень хочу закончить её, но не ценой многообещающей карьеры, которая только началась. Мама убедила меня держаться за работу и заставила пообещать, если они с папой смогут найти какой-то компромисс со школой — сочетание работы с внешкольными курсами и репетиром, — я буду придерживаться этой схемы и сделаю всё, что в моих силах. Удивительно, но папа склонялся на мою сторону даже больше мамы: мне было на что жить. И он первый признал, что я стал зарабатывать в год больше, чем он. Так мои родители договорились бороться за меня и обещали, если компромисс не будет найден, они поддержат мое решение покинуть школу и работать полный рабочий день.

Школьная администрация отказалась пойти на уступки и, к моему удивлению, родители выполнили свою часть уговора. Они поддержали моё решение бросить школу, несмотря на то, что всегда мечтали увидеть кого-нибудь из своих детей поступившим в колледж.

Почему они пошли на это? Отчасти из-за бабули.

— У нас не было причин сомневаться, что эти возможности — театр и работа в «Си-Би-Си» были тем, как говорила бабуля, что должно было случиться, — говорит мама сейчас. — Бабуля так сильно в это верила, что не поддержи мы тебя, я бы чувствовала, что подвела и её и тебя. Так что мы с папой сказали: «Действуй!»

С родительского благословения я сообщил, что весной не вернусь на занятия. Пару раз съездил в школу забрать вещи, попрощаться с друзьями и теми преподавателями, с которыми всё ещё был в хороших отношениях. Их сомнения в правильности моего решения были практически единодушны. Помню такой разговор с учителем социологии:

— Ты совершаешь большую ошибку, Фокс, — предупреждал он. — Ты не сможешь быть красавчиком бесконечно.

На мгновение я задумался об этом, и перед тем, как выйти из класса — а заодно из школы и вскоре из моей канадской жизни — я коротко улыбнулся ему в ответ и размеренно произнёс:

— Может, буду столько, сколько нужно, сэр. Столько, сколько нужно.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«Школа» Голливуда

США, федеральная трасса № 5, апрель 1979.

Вот вам маловероятный сюжет для бадди-муви конца семидесятых, подобие межпоколенного дорожного фильма в стиле Фарли-Спэйда[24]: мы с отцом едем по ночной Калифорнии на пути в Голливуд и моей известности. В зеркале заднего вида виднеется растянутое отражение моего напарника: все его 250 фунтов, распластанные на заднем сиденье нашего «доджа аспена» 1977 года. Он пытался немного вздремнуть, пока я вёл машину по предательски петляющей трассе № 5, проложенной через орегонский отрезок Каскадных гор. Рассвет мы встретили, когда солнце поднялось над более гостеприимными холмами Северной Калифорнии. Теперь, когда он крепко спал, я мог переключиться с его круглосуточного новостного канала на самую бодрую музыку, какую смог найти — «Дуби Бразерс». «Во что верит глупец, что он видит, — пел Майк Макдональд. — Ни один разумный человек не имеет права рассуждать».

В ту ночь я размышлял: как так случилось, что мы с отцом так сблизились за последние пару недель. То, что он решил составить мне компанию после всех лет скептического отношения к моим амбициям, было событием, которого я никак не мог ожидать. С другой стороны, его решение позволить мне «забить» на школу было палкой о двух концах: несомненно, проявлением поддержки, но, как я знал, и вызовом для него — неким «сделай, как лучше или заткнись». Так или иначе, он внёс в мою клишированную мечту о побеге — бросить школу и отправиться в Америку за славой и богатствами — интересный твист: если я собирался стать беглецом, то беглецом с личным водителем.

Самой тяжёлой частью стало решение двинуться в путь сразу же в апреле. Это значило отказаться от работы, которая уже была запланирована на весну и лето в Ванкувере: съёмки «Гекльберри Финна» для немецкого телевидения. Но Тони Ховард, директор по кастингу, базирующийся в Эл-Эй, с которым я повстречался в самом начале карьеры, убедила меня, что сейчас самое подходящее время «нанести удар». Она считала, у меня есть отличное преимущество: американские продюсеры хотели нанять вполне опытного актёра, выглядящего достаточно молодо, чтобы сыграть ребёнка, поскольку по трудовому законодательству использование труда детей, не достигших восемнадцати лет, очень дорого стоило. Весна также была временем, когда открывались кастинги для ТВ-пилотов. Так что убедить меня оказалось не трудно, ведь я верил — мне судьбой уготована карьера в Голливуде. Но до июня, когда мне должно было исполниться восемнадцать, требовалось согласие родителей, что казалось просто немыслимым.

Мама: Ты уверен, что именно этим хочешь заниматься?

Я: Абсолютно.

Папа: Ты осознаёшь от чего отказываешься? Ты настолько сильно убеждён?

Я: Абсолютно.

А затем папа просто ошарашил меня.

— Что ж, если бы ты захотел стать лесорубом, то отправился бы в чёртов лес с таким же упорством.

Он не только согласился довезти меня до Эл-Эй, но и подкрепил путешествие своей картой «Виза».

— Мой вклад в пенсионный фонд, — пошутил он.

В свою очередь я ответил со всей серьёзностью, на какую был способен:

— Договорились.

И мы отправились в чёртов лес.

Лос-Анджелес, апрель 1979.

Как только мы заселились в комнату в «Вествуд Холидей Инн» на бульваре Уилшир, я схватил телефон и отзвонился Тони, которая подтвердила согласие агентов и сказала, что они ждали моего звонка. Папа сказал, что отвезёт меня на собеседования, и уже после выслушает отчёты о каждом — так он намекал, что это моё шоу, а не его.

Мое самообладание прошло испытание во время одного памятного собеседования. Агент, сидящий в кресле напротив меня, явно не рвался представлять мои интересы. Неловкость ситуации словно зависла над нами облаком метана. По какой-то причине она избегала смотреть мне в глаза, и