Шрифт:
Закладка:
Пейзаж за окном кажется ей ужасно своим и привычным. Городок такой чудный, чем-то напоминает детство. Целующиеся студенты под моросящим дождем. Слезы наворачиваются на глаза. И кощунственная мысль о том, что с ним получилось бы не хуже, что в каждом таком городке у нее могла бы быть жизнь, другая, несравнимая с той, которая идет сейчас, не лучше и не хуже.
Высокомерный взгляд взрослых на собственное детство, смешные рассказы о первой любви – низкое предательство по отношению к самим себе. Взрослые самих себя подростков недостойны: потому и списывают большое чувство на подростковую невоздержанность, что сами от бремени невинности избавлены, а на большое чувство не способны. Теперь, по прошествии времени, уже совершенно очевидно, что тогда, двадцать лет назад, это было томление именно по нему, а не абстрактное томление по сексу. Все, что тогда говорили ей по этому поводу старшие, теперь кажется особенной подлостью.
Почему он полюбил именно ее, главный школьный красавец, за которым все бегали? Кажется, тогда она была просто смешной, а интересной стала уже позднее. И как вспомнишь весь этот кошмар: ее родителей, вечно подслушивающих, подзуживающих, все запрещающих, запирающих на ключ. Почему его это не отпугнуло? Как они все это вынесли? Как пережили разлуку? Сколько она плакала – в самолете, в Вене, в Риме – все прошло мимо, она ничего не помнит из первых месяцев в Америке, только то, как много плакала.
И все эти мальчики в попытках его забыть – она едва по рукам не пошла. И добрый, терпеливый Толик – какая удача, что он стал отцом ее детей, а не кто-то из этих случайных мальчиков. Это ведь совсем не все равно, с кем растить детей, это ведь на всю жизнь. И какое счастье, что из всех своих неразумных фантазий она возвращается именно в эту свою единственно состоявшуюся жизнь.
Маша не читай в машине, глаза посадишь! Как же я устала повторять одно и то же! Боря, выключи плеер и снизойди до сестры, удели ей пять минут своего драгоценного времени. Да, милый, я не жалею, что пошла. Грустно, конечно, все постарели, но вообще, не жалею. Точек соприкосновения… ну почему немного, смотря с кем. О чем говорили? Да, о детях в основном говорили. Беспроигрышная тема!
И вдруг срывается:
– Так вот всю жизнь занимаешься детьми, детьми, больше и поговорить не о чем!
Вот и пойми их после этого!
«Дорогая, почему я должен проводить свой выходной, глядя, как четырехлетки играют в хоккей? Мы оба понимаем, что это не хоккей! Это цирк для родителей, желающих потешить свое самолюбие. Давай лучше найдем бэбиситера и сходим вдвоем на каток».
Лидия в ответ обиженно сопит, деловито собирая вещи Джулиана: мини-клюшка, маска, шлем, термос, подарок однокласснику, чей день рождения, как назло, сразу после хоккея… Он недоуменно пожимает плечами: выходной опять потерян. Жена и сын уезжают, он один идет в спортзал.
«Почему он непременно должен каждый день ложиться спать в одно и то же время? Как это подготовит его к жизни? Он же не в армии!» Лидия молча тащит Джулиана вверх по лестнице, раздевает, сажает в ванну. Она задержалась на работе, отправила четыре сообщения: «Уложи ребенка не позже восьми». К чему эта суета? Захочет спать – сам уснет. И зачем его непременно каждый вечер купать? И почему мальчик не может спокойно посмотреть телевизор? Зачем его постоянно развивать и опекать? Вечно Лидия себе придумывает дополнительные обязанности, и ему заодно.
Он рос с матерью. Отец оставил семью вскоре после его рождения. Он приходил из школы сам, разогревал обед, включал телевизор. Мать не проверяла его домашние задания, не возила его по кружкам, на все лето отправляла к своим родителям, на ферму. Никто с ним не носился так, как с Джулианом. И ничего – вырос, поступил в колледж, карьеру сделал успешнее многих. С Лидией он познакомился еще в колледже. Она была единственной поздней дочерью, со всеми сопутствующими обстоятельствами: уроки пения и танцев, каникулы на море. К моменту рождения сына они были десять лет знакомы, три года женаты, и понимание рушилось на глазах.
«Не пойду я на этот спектакль! Какая может быть опера в четыре года! Что нам там делать? Поддержать? Будет полный зал, он нас даже не увидит. Ты меня как будто не слышишь! Неинтересно мне это, понимаешь?» У Лидии слезы выступают на глазах, но он больше на этот шантаж не поддастся. Он уж был один раз на таком мероприятии и не знал, куда себя деть от стыда. Карапузы стояли на сцене и дурными голосами пели про сани и колокольчики: чесались, топтались, сосали пальчик. Зачем на это смотреть?
Лидии нужно меньше таскать мальчика по дурацким занятиям и больше внимания уделять себе. Она так и не сбросила набранный за беременность вес, стала грузновата, даже лицо располнело. Он ей сто раз предлагал: давай найдем няню, будем по выходным играть в теннис, как раньше. Давай отвезем мальчика к моей маме, или к твоим, и слетаем вдвоем на курорт. Лидия не соглашается. Она много работает по будням, поэтому ее выходные всецело принадлежат сыну. Его маме она не доверяет. Своим доверяет больше, но им за семьдесят, не справятся. Да и не полетит она без мальчика: ребенку тоже нужен морской отдых!
«Просто включи ему мультфильмы! Давай еще поспим…» Настаивать бесполезно. Лидия вскакивает и бежит готовить здоровый горячий завтрак. Читает сыну книжку. Строит с ним крепость из конструктора. А потом им уже пора на хоккей. К этому времени он встает и идет в спортзал.
* * *Он познакомился с Эрикой в начале сентября. Было воскресенье. У Лидии, как обычно, весь день был занят детскими развлечениями, а он одиноко качал мышцы. Сначала он заметил пышный хвост каштановых волос с изумрудной резинкой и как завороженный наблюдал за его покачиванием. Потом обратил внимание на девушку, пришедшую в зал выгулять свой хвост – гибкую, тонкую, стремительную, как на пружинах. Она собралась уходить. Он, будто случайно, тоже устремился к двери. Он неумело улыбнулся – она улыбнулась в ответ. Все происходило естественно, словно само собой.
Он оставил машину на парковке, пошел пешком ее провожать, поднялся выпить кофе. Эрика жила в соседнем квартале, в изящной маленькой квартирке на последнем этаже.
