На углах и в моем селе

Вдруг начнут торговать цветами,

Словно вениками в чехле,

Вдруг начнут торговать скворцами

И березами торговать…

Я стучу о бульварный камень —

Трудно к городу привыкать.

Увы, соприкоснувшись с провинциальной богемой удачливый сельчанин запил горькую. Постепенно лишился университета и гонораров, уехал в свою деревню. Говорили, часто ошивался на автовокзале Большой Мурты[1]. Подходил к ожидающим автобус, читал:

Ты ночью скажешь: не надо…

Откинусь я, как убитый.

И тонут земные грады

В пучине моей обиды!

Спрашивал: понравилось?

— Да.

— Тогда налей.

Наливали.

Работал он неохотно, а если работал, то страшно, по-жлобски, этим гордился:

Усталость — вечером до дома,

Как Командор, шагать весомо.

И тараканью чью-то прыть

Тяжёлым взглядом придавить.

Летом он бичевал, хотя у него были жена, ребёнок. Отчим с отцом. Зимой старался пристроится в котельной. Вот его стихотворение «Кочегар»:

В подъезды снегу намело,

Морозно и сурово.

Я людям подавал тепло

В прямом значенье слова.

Где-то на чердаке дачи у меня лежит (в том, будущем мире) его самодельная книжка — сложенные в четвертушку листы из школьной тетрадки в клетку, и на них пишущей машинкой через фиг знает сколько копий мутно пропечатаны расплывающиеся буквы.

За воспоминаниями о своем прошлом (или будущем?) я не заметил, как задремал. И вот в этой2 полудреме и проявился отважный хозяин тела. Он не понапрасну получил Героя где-то в войнах, о которых не пишут в советской прессе.

[1] Больша́я Мурта́ (хак. Нымырттығ — черёмуховый[3])— посёлок городского типа (до 2011 года — рабочий посёлок, административный центр Большемуртинского района Красноярского края России.

[1] Пишущая машинка Erica — это немецкая портативная печатная машинка, которая была произведена в Дрездене в 1972 году. На машинке установлен кириллический шрифт. Есть возможность изменения междустрочного интервала. Также используется двухцветная лента (синяя и чёрная).

Глава 12

Резким ударом призрачного кулака он метил в горло, но попал по челюсти, чем и отрубил меня на время. Очнувшись я вновь увидел перед собой его размытую фигуру. В своем собственном воображении он был настоящим атлетом, хотя в реале короткие ноги и переразвитые плечевые мышцы делали его фигуру грозной, но несколько уродливой. Отправив меня в беспамятство он растерялся, ибо фантом тела, коим мы обладали втроем, не позволил нанести следующий удар. Даже виртуальное (воображаемое) тело имело строенных носителей, но по сути было одно единственное. И, ударяя меня, он ударял сам себя.

Я смекнул, что битва сознаний должна протекать в другом ключе. И я изменил тактику — вызвал оппонента на интеллектуальный бой. Воображаемые «знатоки» расселись за круглым столом и раскрутили волчок.

Первым заговорил прежний хозяин этого тела. поразил меня, честно говоря:

«В некоторых супермаркетах Испании недавно появились специальные кассы. Обслуживают в них дольше обычного. Какая дополнительная обязанность есть у кассиров? И какую социальную проблему пытаются решить с помощью таких касс?»

Как ни странно, ответил ветеринар:

«Дольше обычного на кассе обслуживают для того, чтобы кассир мог поговорить с покупателем, а социальная проблема — это одиночество пожилых людей, которым не с кем поговорить, и они чувствуют себя нехорошо из-за этого».

«Вы что — Испании бывали?» — подумал я.

И сразу получил ответ, тоже мысленно:

«При чем тут Испания. У чухонцев в Финке[1] та же байда».

«Так ты из какого времени?'не удержался я. Ибо только после 'перестройки» начали питерцы свободно ездить за границу.

«Умер в двухтысячном, — невозмутимо ответил ветеринар. — Но это неточно. У меня с памятью проблемы».

«У нас у всех проблемы, — раздраженно сказал я. — И все потому, что этот 'герой» не хочет объединить сознания. Скажи хоть, за что «героя» получил?

«Да генерала с передовой вынес, пустяк. Ну а он и расстарался. А объединятся — х*й тебе! Я свое тело не на помойке нашел».

Но тут в окошко постучали и дрема схлынула с меня.

— Какого х*я надо⁈ — гаркнул я, выглядывая из избы. — Ты, псих, заколебал уже! Чего надо?

— Мама выздоровела, — проблеял он.

— Ну а мне что до твоей мамы. Опять просить пришел, что ли?

— Нет, ничего не надо, — попятился тот. — Извини.

Я вернулся в хату, даже не испытав угрызения совести. Хотя по жизни как-то стеснялся обижать больных и детей. Легкий контакт с сознаниями был разрушен. Разрушены были и планы получить документ о высшем образовании, без которого в СССР трудно устроиться. Помнится, в моем прошлом одного студенческого билета хватало для обращение в обком для трудоустройства в какую-нибудь газету. Да и вообще к образованию в этом времени относились строго. А уж корочки члена Союза журналистов вообще вызывали благоговение!

Это раздражение изменило мои мысли и как-то (неведомым путем) привели к памяти о вечернем заключении в палате для буйных в местной психушке. И (вот как забавно проходит мышление) возникло желание угостить ночную смену хорошим тортом. Как я понял, там многие приносили с собой домашнюю еду и поздним вечером медсестры и дежурные врачи с санитарами накрывали общий стол. Но купить днем в местных гастрономах торт (как и прочие приличные продукты) не представлялось возможным. И каким-то неведомым путем я вспомнил, что в центре города над рестораном Алмаз бытует кулинарное училище. Параллельно вспомнилось детское лакомство, кое после смерти мамы я никогда не ел — шоколадный манный торт из секретов еще прабабушки. Особенность этого домашнего торта была в том, что бисквит делался с примесью манной муки и ванилина. Да и крем был сложный. Я этот рецепт прекрасно помнил, так как в детстве много раз