вредных посттравматических моделей поведения из тех, с которыми мне довелось работать. Она плохо изучена, и существует множество заблуждений о том, почему жертвы оказываются в ситуациях, настолько похожих на первоначальную травму. Каждый раз, когда травматическое событие повторяется, оно укрепляет первоначальные реакции и провоцирует новые, что только усугубляет проблемы жертвы. При изучении навязчивого повторения большинство людей (профессионалы и непрофессионалы в равной степени) склонны винить жертву в неправильном выборе. Иногда люди придерживаются подхода «вот бедняга», пренебрегая способностью жертвы принимать решения, или злятся и называют виктимблеймингом[8] любые попытки побудить человека задуматься, как сделанный им выбор способствовал получению травматического опыта. К сожалению, отказ замечать происходящее из страха боли или оскорблений может привести к тому, что модель поведения никогда не изменится. Важно, чтобы сострадание было сбалансировано с желанием меняться и исцеляться, и это возможно только при условии ясного взгляда на ситуацию. Чтобы добиться успеха, я пытаюсь найти равновесие: понять закономерности, которые лежат в основе навязчивого повторения, но при этом никого не осуждать и проявлять сочувствие.

Навязчивое повторение может проявляться по‑разному, но оно часто касается межличностных отношений. Люди замечают, что они вступают в интимные отношения, похожие на ранние проблемные отношения с родителем или партнером. Так было у Анны, и она рассказывала, что большинство ее партнеров были холодными и отрешенными, как ее мать. Они часто заставляли ее добиваться их любви. Иногда навязчивое повторение случается на работе, когда люди подвергаются травле, а также в кругу семьи или друзей. В некоторых случаях ревиктимизация может принять форму хаотичного образа жизни, когда трудности с отношениями, работой и домом катятся снежным комом и одна проблема провоцирует другую.

Я хорошо знакома с этой моделью поведения. В детстве я столкнулась с рядом трудностей, из‑за которых чувствовала себя одинокой и неполноценной. В подростковом возрасте я испытывала сильную потребность влиться в окружение и очень стыдилась того, кто я. Меня заставляли мириться с абьюзивным поведением и брать на себя родительские обязанности, что очень сильно на меня повлияло. У меня не было радара жестокого обращения, и в попытке стать частью коллектива я вступила в сложные отношения и провела некоторое время в группе, характеризовавшейся религиозным контролем и насилием.

По завершении абьюзивных отношений, чтобы справиться с подавленностью, тревожностью и травмами, я начала ходить к психологу. Я отчаянно нуждалась в заботе и крепкой привязанности. Я выбрала уверенного в себе и авторитарного психолога, но со временем мне стало очевидно, что некоторые ее убеждения меня не устраивают. На первом сеансе она спросила, исповедовали ли мои родители восточную религию. «Да, они индуисты», – ответила я, тогда еще не осознавая, что это был не обычный вступительный вопрос. Она заговорила на такие темы, как одержимость демонами и экзорцизм (убеждение, что демоны вызывают психические заболевания и должны быть изгнаны из людей). Она рассказывала мне о духовных узах и «демонических входных точках» в контексте йоги, восточной религии и секса вне брака. Она часто упоминала о том, что исцеление без Иисуса невозможно. По ее словам, большинство людей, переживших травмы, могут лишь «хромать по жизни» до тех пор, пока они не начнут разрывать «порочные духовные связи», просить Иисуса «забрать части себя» и изгонять демонов. Однажды она пригласила меня к себе в церковь, чтобы послушать выступление человека об этом типе «исцеления». Я была в ужасе и думала, что мне придется изменить свои агностические взгляды, чтобы пройти эту терапию, поскольку в противном случае я бы продолжила страдать. Некоторое время я исповедовала христианство, но оно никогда мне не подходило, особенно вышеупомянутые убеждения. Разумеется, это напомнило мне ранний опыт религиозного насилия, хотя я пришла на психотерапию, чтобы проработать его, а не повторить.

Я испытывала сильную боль, была сбита с толку и чувствовала себя одинокой. Я никому не рассказывала о том, что происходило на психотерапии, до тех пор, пока не ушла от своего психолога. Вы можете поинтересоваться, почему я никому об этом не рассказала или просто не ушла раньше, но ответы на эти вопросы сложны и сосредоточены вокруг привязанности. Я знала, что, если расскажу об этом кому‑нибудь, мне придется взглянуть происходящему в лицо. Игнорировать было проще.

Мне потребовалось два года, чтобы завершить терапию, и, сделав это, я осталась в неорганизованном психологическом состоянии. Проблема, из‑за которой я изначально обратилась к психологу, в основном осталась нерешенной и теперь осложнялась новой травмой привязанности и страхом, пробужденным во мне терапией. Мне было трудно осознать связь между ранними травмами и новыми трудностями, и еще сложнее сепарироваться от своего психолога и противодействовать ей. Хотя она позаботилась обо мне тогда, когда я в этом нуждалась, и все же оказала мне базовую помощь с настроением, она нарушила границы.

Это парадокс отношенческих травм.

Оглядываясь назад, я понимаю, как попытки удовлетворить глубинные потребности, а также отсутствие границ или радара психологической опасности привели меня к таким ситуациям. Моей вины в этом не было: я не могла защититься от того, чего не видела (и я точно не должна была защищаться от медицинского работника), однако для моего восстановления я должна была осознать свою модель поведения и усердно работать над тем, чтобы ее изменить (путем создания более крепких границ и осознания собственных психологических паттернов).

Мой следующий психолог (спустя почти 13 лет мы до сих пор работаем вместе) оказался самоэффективным и понимающим. После нашего первого сеанса у меня были некоторые сомнения, но я считала важным отойти от своей привычки выбирать уверенных людей, обещающих, что они меня «исправят». Она ничего мне не обещала, но была терпеливой и доброй. Она почувствовала мой дистресс и выслушала мою непростую историю (еще она сказала, что не исповедует христианство, что меня успокоило). Мне понадобилось несколько лет, чтобы полностью довериться ей. Первые годы мы прорабатывали мои отношения с прошлым психологом, и я училась верить в то, что меня не предадут таким же образом.

Навязчивое повторение может объясняться различными причинами: неудовлетворенными потребностями, отсутствием четких границ, непониманием признаков абьюзивного поведения и инстинктивным притяжением к знакомым личностям и поведению, даже если они связаны с опасностью. Глубинные убеждения о собственной ценности («Я не заслуживаю лучшего», например) тоже играют важную роль, как и социальный контекст жизни (сфера, в которой мы работаем, партнер и т. д.). Если мы находимся в окружении людей, которые употребляют наркотики и совершают преступления, вероятность оказаться в ситуациях, где мы станем жертвами, повышается. Бывает, мы неосознанно тянемся к динамике, напоминающей пережитый нами абьюз, поскольку мы стремимся добиться лучшего исхода. Мы продолжаем проигрывать травму