Шрифт:
Закладка:
Однако у людей, получивших травмы в детстве, иногда возникают специфические и пугающие трудности в развитии и понимании своей идентичности.
Насилие внутри семьи или в раннем возрасте может истощить ресурсы по управлению стрессом и отвести внимание от психологических процессов исследования, роста, приключений и игр к простому выживанию.
Иногда дети вынуждены играть в семье роли, которые полностью формируют их идентичность. В качестве примера можно привести ребенка, который столкнулся с парентификацией (его вынуждают взять на себя эмоциональные или физические задачи, которые обычно выполняет родитель) и у которого развилась идентичность, основанная на самопожертвовании. Часто дети, пережившие травму, оказываются в изоляции от сверстников намеренно (например, обидчику выгодно держать их в изоляции, чтобы никто не узнал о насилии) или случайно (у родителей хаотичная жизнь, и они много переезжают, в связи с чем у ребенка нет возможности завести друзей), поэтому они не могут учиться у сверстников или формировать идентичность в соответствии со специфическими связями внутри группы. У меня были клиенты, которые никогда не смотрели телевизор из‑за запретов контролирующих родителей. По этой причине они не имели представления о телешоу, которые смотрели их сверстники, не могли участвовать в обсуждениях и не формировали идентичность в соответствии с культурными нормами. Хотя это может показаться относительно незначительным, такие мелочи накапливаются и в итоге приводят к ощущению ужасающей изоляции, характерному для многих травмированных людей. Похожие процессы происходят, когда человек подвергается принудительному контролю в отношениях и оказывается в изоляции от друзей и семьи.
Некоторые виды абьюза подразумевают жесткие ограничения, связанные с тем, что человек может делать, видеть или чувствовать. Это подрывает его способность исследовать мир и развивать идентичность (например жертвы насилия со стороны интимного партнера и жертвы принудительного контроля не могут проводить время с друзьями или работать). Часто жертвы насилия сосредоточены лишь на выживании (избегании боли, управлении дистрессом в достаточной степени, чтобы продолжить функционировать, и усмирении обидчика), поэтому у них нет эмоциональных или интеллектуальных ресурсов, необходимых для исследования вопросов более высокого порядка, например «Кто я?» и «Что мне нравится?» Это особенно актуально, когда насилие происходило в ключевые периоды формирования идентичности, например в детстве и подростковом возрасте.
Некоторые мои травмированные клиенты говорят, что у них отсутствует ощущение какой‑либо идентичности: они не могут назвать свой любимый цвет или еду, которая им особенно нравится. Кто‑то быстро переключается между идентичностями, например говорит, что у него та же любимая еда, что и у партнера. Иногда они впадают в панику, если их идентичность отличается от идентичности/желаний близких людей, потому что в детстве для них было опасно выражать другое мнение. В некоторых случаях изменение идентичности нормально – люди влияют на нас, и мы хотим заниматься чем‑то новым – однако мы также хотим иметь четкое представление о том, кто мы, за что мы выступаем, что мы любим и ценим и что нам не нравится. У некоторых травмированных людей оно отсутствует, и они несут в мир недоразвитое чувство собственного «я».
Из‑за нарушения нормального формирования идентичности жертвы могут столкнуться с множеством трудностей, связанных со взаимодействием с окружающим миром, например с формированием межличностных связей, поддержанием дружеских и романтических отношений, поиском работы и закреплением на рабочем месте, функционированием в меняющихся условиях, принятием решений, достижением целей, планированием и организацией (хаос в жизни человека – это первый клинический признак, на который я обращаю внимание при анализе отношенческих травм), восприятием собственного тела, сексуальной жизнью и установлением границ. Многие жертвы постоянно сталкиваются с тем, что окружающие ими пользуются, и это отчасти связано с либо с поведением, которое они стали считать нормальным и научились принимать, либо со страхом сказать «нет».
Глава 3
Травмированный человек в мире
Мы начали работать с Анной, когда ей было 33 года. Она хотела пойти на психотерапию, чтобы получить поддержку после завершения тяжелых отношений. «Мне кажется, я разваливаюсь», – сказала она и плотно сжала губы. Я внимательно на нее посмотрела. Она выглядела собранной, но выкручивала салфетку руками с побелевшими костяшками. По ее предплечьям шли кольца старых шрамов, которые свидетельствовали о больших трудностях с управлением эмоциями, об истории самоповреждений, которые помогали ей успокоиться. На руке был один свежий яркий шрам. Анна заметила, что я его рассматриваю.
«Я пыталась перестать, но мне не становилось лучше, – сказала она. – Я хотела умереть». Она начала плакать. Тихие всхлипывания перешли в рыдания, от которых все ее тело сотрясалось. Со временем Анна рассказала мне свою историю, и мы начали понимать, почему завершение отношений оказалось для нее настолько стрессовым, что ее собственная жизнь лишилась смысла и ценности.
Мы поговорили о ее отстраненной сдержанной матери, которая всегда была занята своими делами. В раннем детстве Анну часто оставляли одну, хотя она умоляла, чтобы ее любили и замечали. Она рассказала мне о своем злом отце и приступах ярости, в которые он впадал. Он кричал на Анну, называл ее отвратительной и говорил, что никто никогда ее не полюбит. Она призналась, что до сих пор слышит его голос и приходит в ужас каждый раз, когда партнер отстраняется от нее или отталкивает ее. Анна сказала, что она не может выбросить голос отца из своего внутреннего мира. Он замолкал, когда все было спокойно, но снова появлялся, как только Анне причинял боль партнер или близкий друг. Маленькое пристыженное «я», которое когда‑то было столь ненавидимым, поднимало голову. Анна предпочитала находиться в изоляции и часто воздерживалась от контактов с другими людьми, чтобы не быть отвергнутой, но из‑за этого чувствовала болезненное одиночество.
Мир травмированного человека может характеризоваться путаницей и фрагментацией.
Это связано с набором глубинных защитных механизмов, которые должны стать щитом от осознания травмы и причиненного ею вреда. Но защитные механизмы отгораживают человека не только от травмы, но и от положительного опыта – мы не можем построить стену, чтобы защититься от солнца, одновременно не лишив себя естественного света и красивого вида. Анна знала об этом: она ненавидела чувствовать себя уязвимой и изо всех сил старалась держать людей на расстоянии вытянутой руки, предпочитая поверхностные отношения. Хотя
