Отдышался и вновь побрёл к центру, цепляясь за указатели, к работе стремясь, к зарплате стремясь.

И больничным листам.

Дошёл до работы и пошёл на больничный.

Дышать надо редко и неглубоко, зачерпывая снизу.

Ну, до встречи под капельницей.

Жужелица ты моя

Пчёлка ты моя.

Жужжишь, жужжишь.

Ни черта не работаешь.

Только жужжишь, цикада проклятая.

Почему ты столько болтаешь?

Ты не чувствуешь того, кто сидит напротив.

Он уже не слышит, а ты всё жужжишь и про то, и про это.

Ты хороший специалист, но неимоверный, затяжной, дикий разговорник.

Уже не слышно отдельных слов, только фамилии.

«Не знаете его?» И пауза… «Не знаете его?» И пауза.

«А?.. Что?.. Кого не знаете?»

Но она уже говорит дальше.

Выматывающе говорит.

И не уснуть, и не проснуться.

Она в дверях, ты на кровати.

Это больница.

Она доцент.

Хотя бы поменяться местами.

С кровати не уйдёшь, не упадёшь…

Дикая дневная дремота с открытыми глазами под нескончаемый поток…

Она уже не о медицине.

Она уже о литературе.

Она уже о выборах.

Она уже об Америке.

– Как вы мне шестьдесят рублей – так я вам килограмм. Очень просто.

– А я вам – пятьдесят.

– А я вам восемьсот грамм – ещё проще.

– Годится.

– Прошу.

Маленький и большой сидят за столом.

Большой рассказывает маленькому, как он бил рожу двоим, троим, четверым.

Маленький спрашивает:

– А вы можете совсем без причины?

– Могу.

– Избить?

– А как же…

Чистит апельсин в чёрных перчатках. Нависает над маленьким:

– Видишь значок – потрогай.

Маленький трогает.

– Выбираешь самого здорового и бьёшь. Остальные падают в салат.

– Вы можете убить?

– Могу. Я собой не владею. Я и боли не чувствую. Меня бьют, я не чувствую. Вот идут на меня трое. Я беру и отодвигаю двоих. Просто раздвигаю. Один в салате, другой в холодце. Остаётся сколько?

– Один.

– Три. Я их подсечкой разметаю. Показать?

– Да нет. Что вы?

– Я не люблю этого делать, но надо! Ты заплати за ужин. Я отдам.

– Да, да, – сказал маленький. – Я уже. Давно. Я боялся уйти.

И исчез.

Одинокий среди нас

Самое ценное в нём – честность.

То, чего уже нет у всех.

И что связано с большим личным мужеством.

Самое ценное в нём – отсутствие равнодушия.

Что тоже связано с большими неприятностями.

Это активный член Общественной палаты, самый боевой в организации инвалидов, пострадавших на поприще гражданского мужества, связанного с личным бесстрашием.

В свои годы он ещё сохранил в глазах немой вопрос, за который тоже неоднократно призывался к ответу.

Пройдя через всё, будучи бывшим главным, будучи младшим и нынешним никаким, он сохранил острые углы, избежав спрямления и закруглённости.

На вопрос, как он работает, может ответить:

– Плохо! Я ещё работаю… Это юмор… Не каждый, не каждый…

Когда всё население обтачивает и закругляет друг друга, как гальку, он сохранил острую угловатость и колющую нетерпимость своего характера.

Жаль, остался в полной изоляции.

Ещё мог жить и жить среди нас, но не смог.

Запомним его таким.

Ночью мне снится, что я сплю в аэропорту и с меня сняли часы.

Сплю и радуюсь, что это во сне.

Да… Лучше бы не просыпаться.

Но тут объявили посадку.

Интеллигенции и народу нужно разное.

Интеллигенции – Ельцин.

Народу – Путин.

Они забыли, что Ельцин рекомендовал Путина.

Мои творческие планы просты: я рассказываю о том, что у нас было, а вы догадываетесь, что нас ждёт.

Человека надо злить.

Он злой хорошо работает.

Злой, он отстаивает.

Злого не переубедишь.

Злой доведёт до конца задуманное.

Важно поймать, разозлить, натравить и отпустить.

Кстати: ошибочно думать, что все смеющиеся на вашей стороне.

Кто-то обязательно:

– А хотите, я вам скажу, что я на самом деле думаю?

Оценил. Но не согласился.

Разница между социализмом и капитализмом – как между водкой и наркотиком.

Либо мёртвый от пьянства.

Либо тяжёлый от сновидений.

Тот, кто не чувствует себя в безопасности в этом государстве, является главным источником опасности в этом государстве.

Каждый из нас созревает.

Как яйцо – греется, греется, вдруг начинает биться…

Это сердце?!

Как? Откуда?

И также вдруг останавливается.

КВН

Она поздно пришла домой.

Муж спрашивает:

– Где была?

– На встрече КВН.

– Ну как?

– Много ерунды. Лучше всего приветствие одесситов. Вот посмотришь.

Он сидел, смотрел КВН, а одесситов вырезали.

Тут муж и говорит:

– Где ты была?

И сослаться не на кого.

Все, кто был на встрече, видели одесситов.

Дальше обычное:

– Так ты мне не веришь?

– Я тебе верю, но посуди сама.

Она плакала, а ведь могла пересказать приветствие, и всё…

Но в её состоянии, в том положении…

Рыдая, пересказать этот юмор…

Они помирились.

Но стали осторожными.

Сеня

Нельзя кричать среди другого народа:

– Мы – умны!

Кричат от комплекса.

А с другой стороны, их и слушать не стоит, тогда они не будут кричать.

Как сказал мой знакомый:

– Вот здесь, в Израиле, я впервые себя почувствовал не евреем. Я всюду еврей, а здесь я кто хочу: жирный, щедрый, скупой, тупой. Но я не еврей.

Я не хитрее всех.

Я не умнее всех и не хуже всех.

Я не хочу лезть ни в кандидаты, ни в депутаты.

Я хочу делать, что могу.

Единственное, что мне здесь нужно, – язык.

Вот им я и пользуюсь.

Сейчас люди работают коммунистами, патриотами.

Выходят к девяти.

Вот это всё несут.

Всю эту полемику.

Со страниц, с трибун.

И возвращаются к восьми домой уставшие.

И в отпуск ездят, где говорят о клубнике, о женщинах.

Играют в теннис, отдыхают.

Кончается отпуск, приступают к работе.

С десяти утра: коммунист – об эксплуатации, патриот – о засилии, население – о пропитании, милиция – о пьянстве.

Умный молчит.

Юморист смешит.

Врач успокаивает.