Шрифт:
Закладка:
— Я думаю, Николаевна, думаю!
Они снова обошли дерево, потом Безбрежная подошла ближе и стала внимательно сантиметр за сантиметром осматривать кору дуба.
— Так мы до второго пришествия Петра Первого здесь зависнем! — ворчал Шестаков, но тоже обследовал ствол.
— А может, наверх залезть надо? — спросила Даша.
— Ты издеваешься? На такую высоту я не подписывался. Пойдем, Николаевна, здесь ничего нет, вон люди уже на нас косятся.
Действительно, мимо проходящие прохожие, гуляющие в парке, с удивлением взирали на странную парочку, обшаривающую дуб черешчатый.
— У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том… И днем и ночью кот ученый… Все ходит по цепи кругом… — бубнила себе под нос Даша, описывая круги вокруг дуба. — И днем и ночью кот ученый… все ходит…
— Нет, так дело не пойдет. Мы тут сами дуба дадим! — ухмыльнулся Володя. — Пойдем уже, нет тут ничего.
— Подожди, есть у меня одна идейка. Скажи, сколько сейчас время? — задумчиво спросила Безбрежная.
— Время? — удивился Шестаков. — Десять пятьдесят пять, а что?
— Пойдем, проверим одно предположение. Еще не все потеряно! — улыбнулась Даша.
* * *
Следователь Безбрежная вместе с Володей Шестаковым сидели в уютной кафешке на Садовой улице, попивали вкусный кофе и болтали о странном деле, волей судеб которым им пришлось заниматься.
— Ты знаешь, я уже сто лет, наверное, так спокойно в кафешке не сидела, все бегаю, за детьми, вместе с детьми, — пожаловалась следователь.
— Тут все зависит от хорошей компании, — послал ей ослепительную голливудскую улыбку Володя.
Даша смутилась, она уже несколько лет работала с Шестаковым, но раньше не замечала, какая у него привлекательная внешность и красивая улыбка.
— Ну, рассказывай, Николаевна, что ты еще задумала?
Этот вопрос заставил девушку вздрогнуть, оторваться от мыслей о симпатичном коллеге.
— Сейчас расскажу, время сколько?
— Одиннадцать сорок пять, — посмотрел на часы оперативник.
— Замечательно, пойдем, рассчитаемся за кофе, и мы как раз успеваем! — улыбнулась Даша.
— Успеваем что? Успеваем куда?
Безбрежная выразительно кивнула в сторону кассы, и, тяжело вздохнув, Шестаков пошел платить.
— Так, ты мне сегодня скажешь? — Они вышли на улицу и быстрым шагом снова отправились на Масляный луг.
— Время сколько?
— Ты опаздываешь? — вопросом на вопрос ответил Владимир.
— Время точное?
— Одиннадцать пятьдесят два.
— Отлично, а теперь побежали — на месте я тебе все расскажу.
Они практически бегом добежали до пушкинского дуба.
Ровно в полдень в двенадцать ноль-ноль яркие лучи питерского солнца осветили крону дерева, причудливая тень, как показалось Шестакову, немного похожая на тощего всклокоченного кота, аккурат легла к ногам следователя.
Дарья быстро вытащила из сумки пожелтевший лист-карту из печки и, поймав полуденные лучи солнца, приложила его к образовавшейся тени.
Сначала ничего не происходило, и Шестаков было решил, что опять неудача.
Но вдруг на плане Михайловского дворца от образовавшейся тени дуба стал проступать явственный рисунок нескольких проемов и лестниц.
— Володя, быстро ручку, обводи проявляющиеся лестницы, — закричала Даша, но опера уже не нужно было торопить. Он тоже увидел, как тень кроны дуба образует проход в подвалы Михайловского замка.
Быстро достал ручку и обвел появившийся рисунок, и вовремя, через минуту тень исчезла.
— Ты успел? — устало спросила Даша.
Тот молча кивнул.
— И день и ночь все ходит по цепи кругом! Полночь и полдень! — утвердительно сказал Шестаков.
Теперь кивнула Безбрежная.
Январь 1700 г. 7208 год от сотворения мира. Москва
— «Какой это царь, он антихрист, а не царь, царство свое покинул и знаетца с немцами и живет все в Немецкой слободе, в среду и в пятку ест мясо. Инова антихриста не ждите, тот он антихрист», — зачитал вслух Александр Меньшиков, искоса глядя на реакцию Петра. — Или вот это мне нравится. «Государь всю свою землю выпустошил, остались только душой да телом… Государя на Москве нет. Семь лет в плену, а на царстве сидит Немчин. Тысячи с четыре стрельцов порубил. Если б он был государь, стал ли б так свою землю пустошать».
Петр чинно восседал за дубовым столом, сплошь заставленным крепкими напитками. Царь был пьян, но в другом состоянии Меньшиков давно монарха и не видел.
— Вот, Петр Алексеевич, такие признания из Тайной Канцелярии стопками мне привозят, по всей Москве такие слухи ходят! Народ бушует и бунтует, не нравится им европейские нововведения! Говорят, что даже жен скромных тащат на ассамблеи дьявольские, где заставляют надевать платья непотребные, и речи ведутся такие же — срамные.
Петр пьяно икнул и пробурчал проклятия на немецком.
— Всех казнить, всех на плаху, чтоб неповадно было царя очернять! — наконец промолвил он на русском, ошалело вращая глазами.
— Всех не перевешаем! — тихо промолвил Александр. — Надо с народом договариваться! А то вся чернь уже лютует!
— Я тебе сказал уже — всех на плаху! А будешь мне настроение портить — тоже на плаху отправишься! — с пеной у рта заорал на Меньшикова самодержец. — Не буду я с чернью договариваться! Вот еще! За каждый такой слух приказываю казнить не только самого бунтовщика, но всю семью смутьяна, включая детей малолетних. Сразу свои рты закроют!
Александр Данилович мрачно поклонился.
— Слушаюсь.
Петр недовольно набил трубку табаком и закурил, уставившись в окно на ненавистную Москву. Он так и не смог полюбить этот шумный пестрый город, не было для души здесь успокоения. Правы были в народе, все время царь проводил в Немецкой слободе в компании своих друзей-собутыльников.
Меньшиков снова недовольно скосил глаза на монарха.
Даже сама манера табакокурения Петра вызывала в народе слухи о том, что молодой царь — истинный Антихрист. Ведь изо рта и носа царя изрыгалось пламя и дым. А бритые наемные полки в европейских камзолах, по версии простолюдинов, были истинной свитой Сатаны, состоящей из адских бесов. А когда эти самые бесы тащили в подвалы Преображенского приказа бородатых москвитян, то чисто бесы грешников в ад тащат.
А производимые пытки и членовредительства в подвалах были прообразом Ада на земле.
— И вообще, хватит ныть, Данилович! Что там с моим новым городом? Как успехи? — пуская колечки дыма в потолок, спросил Петр.
— На стройку согнали миллионы крестьян, рабочих-строителей. Люди мрут в этих болотах как мухи, даже не хоронят — так просто в речку закидывают.
Петр снова выдохнул колечко дыма:
— Ну, и пусть мрут! В Московии народа валом, а раз мрут — то никому и никогда нашу тайну не раскроют. Так ведь, Александр Данилович?
Санкт-Петербург. Наши дни
День уже клонился к концу,
