относился ко всем. И очень строго следил за порядком в храме, чтобы была полная, абсолютная тишина, несмотря на то что храм порой вмещал до трех тысяч человек. Невозможно было поднять руку, чтобы перекреститься, так много народу молилось на службе.

За духовным руководством я обращался к архимандриту Науму (Байбородину), к архимандриту Кириллу (Павлову). И удивительно: все, что они говорили, советовали, все исполнялось. Они помогали своей молитвой. К протоиерею Борису Гузнякову я тоже часто обращался.

Православные люди в советское время отличались от нынешних более глубокой верой – внутренней, а не внешней. Она была очень крепкая, сильная. Вот такие были православные в те годы.

Промысл Божий всегда действует над человеком и над Церковью

Рассказывает протоиерей Виктор Гнатенко, настоятель храма святителя Иоанна Златоуста города Астрахани

Я с детских лет полюбил храм

Родился я в 1940 году, в тот период, когда почти все храмы по России были закрыты. И крестили меня родители уже в 1944-м, после открытия храмов.

Родители мои были глубоко верующими людьми, особенно отец: он не пропускал ни одной всенощной, ни одной воскресной литургии и приучил меня посещать храм. Поэтому я с детских лет полюбил храм, богослужение и шестилетним мальчиком был благословлен в алтарь послушником – носить свечу. Таким образом, я уже при церкви, если считать с шестилетнего возраста, шестьдесят восемь лет.

Военное время

Мой отец был инвалид – не имел одного глаза. Он не воевал. А мои дяди, пятеро братьев моей матери, воевали. Четверо из них достойно положили свои жизни за нашу победу, вернулся только один.

Сам я войну смутно помню – она началась, когда мне было полтора года.

Наш город два раза оккупировали немцы. При отступлении взрывали предприятия, дома. Люди жили в землянках, там были и животные, и птицы. Топить было нечем – зимой холодно. Ходили по ночам и ломали заборы. Тогда все дома были частными. И я помню, как отец ночами сторожил, чтобы не унесли забор, калитку или ворота.

Помню 1947 год, когда мне было семь лет. Тогда была карточная система – на карточки выдавали хлеб. И чтобы его получить, нужно было в очереди простоять день и ночь. Мать меня брала с собой еще шестилетним-семилетним в ночь: сидишь, люди пересчитываются в очередях. Получали какой-то кусок. Хлеб пекли не из чистой пшеницы, а из ячменя, кукурузы, овса с разными примесями – и такому мы были рады.

Света тогда электрического не было – все разрушено. Жили даже не при лампах – лампы считались роскошью, потому что стекол для них не выпускали. А был коптильник: наливали керосин, фитилек – как лампадка. И этим освещали. Когда я учился в школе, не было тетрадей, бумаги, карандашей, пользовались перьевыми ручками и чернильницами-непроливайками, которые, однако, всегда проливались. А бумагу разыскивали где-нибудь на свалках, оберточную бумагу. На ней и писали. Все это было где-то до 1949 года.

Безбожники готовились к тому, чтобы лишить людей веры

За годы моей жизни много было интересного и много печального, скорбного для верующих людей и для Церкви.

До 1954-го еще было терпимо: Церковь и верующих людей не очень притесняли, а уже с 1954 года началось давление на верующих. Было тайное указание властей: никого из активных верующих не принимать в церковные двадцатки, чтобы они не создавали своим авторитетом религиозную настроенность населения, чтобы не было проявления заботы о ремонте церквей и так далее. Безбожники готовились к тому, чтобы лишить людей веры и Церкви.

Как я в школе был изгоем

Я уже с пятнадцати лет стал псаломщиком на клиросе. Когда учился в средней школе, с самого начала подвергался различным насмешкам и оскорблениям за то, что ходил в церковь. Часто вызывали в школу отца и требовали, чтобы он воспитывал меня в современном духе, чтобы я не был религиозным фанатиком. Но отец сопротивлялся. У него был мужественный характер. И он не давал согласия на мое вступление в пионеры.

Был я в школе каким-то изгоем, дразнили меня попом Гапоном – кличка такая. И в то же время проявлялось какое-то уважение со стороны и сверстников, и преподавателей, как-то они снисходительно относились, то есть понимали, что это время искусственного насаждения безбожия.

Пускай идет работать в колхоз, а не в церковь!

Когда я окончил среднюю школу и хотел поступать в семинарию, это был уже 1958 год – период сильных гонений на Церковь. Молодежь изгоняли из храмов. Молодых священников до тридцати пяти лет лишали регистрации и посылали трудиться на гражданскую работу, причем их нигде не принимали. Храм, где я был псаломщиком, закрыли, и я остался без работы, а тогда, во времена Хрущева, вышел закон: того, кто не работает два месяца, считать тунеядцем и отправлять на поселение в Сибирь. Но этого мне удалось избежать. Я устроился сторожем в другую церковь.

В семинарию поступить тогда было очень сложно. Настоятели боялись давать характеристику и посылать молодежь в семинарию, и всяческие уполномоченные по делам религии препятствовали продвижению молодых людей. Когда мне был двадцать один год, прихожане попросили архиерея и послали коллективное письмо с просьбой рукоположить меня во диаконы, так как у меня в молодости был голос прекрасный, знания и все… Я уже был женатым.

Но уполномоченный был такой в Краснодаре – Бабушкин, противник всякого рукоположения, особенно молодежи. Он говорил про меня: «Пускай идет работать в колхоз, а не в церковь!» И тогда я решил написать прошение в епархию. В несколько епархий. Здесь, в Астрахани, был такой архиепископ Павел (Голышев), который имел двойное гражданство – французское и русское. И с ним в то время считались. Боялись, что за границу попадут сведения о бесчинствах атеистов. Тогда архиепископ Павел рукоположил меня во диаконы на свой страх и риск.

И уполномоченный скрипя зубами выдал мне регистрацию как служителю культа. Направили меня в храм святителя Иоанна Златоуста, где я прослужил сорок шесть лет, минус шесть лет, которые я служил на кладбище настоятелем. И здесь же, в этом храме Иоанна Златоуста, я настоятелем более тридцати лет и благочинным округа.

Гонения на верующих

На богослужение пробирались исключительно семьи верующих. Особенно бабушки приводили своих внуков. А семнадцатилетних – двадцатилетних тогда в храме не было. Не было венчаний. Крещения совершали тайно, открыто было опасно. Уполномоченные специально разработали бланки для Крещения – голубые для города и розовые для сельской местности.