Шрифт:
Закладка:
Отец из семьи не ушел, сдержал слово, да только ничего хорошего из этого не вышло. У тети Люды вначале родилась дочь, потом сын. Все они знали друг о друге, хотя почти не встречались, и уж точно не говорили на эту тему между собой.
Запрет был нарушен лишь однажды, много лет спустя, когда Тёмка, уже Тимофей Павлович, как звали его коллеги, работал и кое-чего добился в жизни. В тот день он пришел навестить мать, а обнаружил в квартире отца. Тот сидел за столом, опустив голову в ладони, и как-то страшно, не по-человечески молчал. Тёмка даже вздрогнул, когда ему на плечо опустилась рука матери:
– Пойдем, отцу надо побыть одному.
– Что случилось?
– Твой сводный брат умер.
Тогда она впервые назвала Никиту его братом.
– Как?
– Не знаю. Говорят, несчастный случай с лекарством.
Тёмка раздражено пожал плечами. Лукавство.
– Для каждого есть свой предел допустимой правды. Кое-что язык не поворачивается сказать, – давняя реплика сестры накануне ее свадьбы пришлась в тот момент в самую пору. – А я-то думала, почему мать вдруг отдала мне это кольцо. Наденешь – ничего, а как поносишь – не снять.
– Оно же тебе нравилось, – упрекнул он тогда Соньку.
– Нравилось. Ей его, небось, совсем не надеть.
– Так и не носи, если не хочешь.
Мысли сбивались в неясную точку, носились по замкнутому, но безопасному для воспоминаний кругу.
– Уроки сделал? – спрашивала его мать в далеком детстве.
– Да.
– Неси дневник.
Отец, тот вообще одним вопросом день и начинал, и заканчивал: «Ну как дела, все нормально, орленок? У нас все должно быть нормально, поняли? Чтобы полный порядок». Это если он в хорошем настроении, разговорчивый был. А так пройдет по дому, посмотрит, все ли на месте, все ли прибрано, пальцем пыль проверит – и на диван, книжку читать – по молодости, а последние пару лет так просто прикорнет под телевизор, как кошка, – вот и вся от него маята.
– Жалко пацана. Совсем молодой.
– Что ты хочешь, безотцовщина.
Шептались после похорон Никиты любопытные старушки во дворе. Все знали. Что можно и что нельзя. Соньку в тот год от церкви окончательно и отбило. Она и раньше к родителям цеплялась, но они ей это спускали – оно и понятно. Тёмка-то у них первым был, можно сказать, нежданно-негаданно, аккурат через девять месяцев после свадьбы, а к сестре они готовились. Мать два раза аборты ездила в областную клинику делать. Это до того, как ее вера нашла, или «прибила», как неудачно пошутила один раз сестренка. Но эта Сонька говорила сейчас, от обиды, а маленькая была, ей служба нравилась. Затянет речитативом батюшка песню, хор подпевает, и она туда же – молодка, а голос уже встал, слова подсказывает, на опережение играет, вертихвостка, внимание привлекает.
Сначала они так просто в церковь ходили, потом уж, когда подросли, мать их крестить повела с обоюдного согласия. Долго с ними разговаривала, хотела, чтобы они сами решили: будут креститься или нет, к батюшке водила. Смех да и только, а как матери откажешь? Вот и сговорились они втроем – он, отец и сестренка – не так, чтобы хором, а как-то вместе, хоть и по отдельности решили: «не говорить». А что скажешь? «Не верю?». В беде хорошему человеку потонуть недолго, всплывает ли? – неизвестно, а мать его – это Тёмка точно знал – была в беде. В большой беде была и отчаянии, и не подыграть он ей не мог, и сестре велел.
– Будет тебе упрямиться.
Она тогда только скорчилась, но согласилась. Уважала его все-таки маленько, как старшего брата. А что потонуть в жизни недолго, тогда еще не понимала, молодой была, максималисткой. Тёмка до этого тоже не сразу дошел, это когда уже вырос, воочию увидел, а потом и понял до конца, до самых печенок – когда на собственной шкуре испытал, а до той поры судьбу человеческую на расстоянии принимал философски.
– Чего уж там, все бывает.
– Опыт, он полезен.
– Из любой ситуации надо извлекать выгоду.
Шутил даже: «А у нас талантливые люди не страдать не могут».
А с чего все началось? У Соньки ясно с чего, а у него?
С сюрприза. Решил Тёмка в тот злополучный для себя вечер сюрприз родителям сделать, ужин приготовить, в гараж за картошкой пошел, да только вернулся. Так и пришел домой не солоно нахлебавшись. Развесил на батарее промокшие штаны, рукавицы и лег на кровать, отвернувшись к стенке.
– Ты чего такой бука? – по-детски с корявой еще интонацией спросила его Сонька.
– Ничего. Отстань, – сквозь зубы процедил он ей, зная, что обидится и уйдет.
А чужие слова не отбрасывались.
– И ты что? Терпишь? Дурак, – не то удивленно, не то зло расспрашивал его отца сосед по гаражу. – Встретил бы его пару раз вечерком да объяснил, что к чему. Если что, мы с ребятами всегда поможем. Смотри-ка, тоже мне нечисть нашлась. Одно слово: татарин. Так и норовит в чужой огород залезть.
– Нельзя. Жена обидится. Она и так уже обижается, что я ревную.
– Мужик ты или не мужик?
А мать и вправду пару раз к тому, к другому, ходила. Его, Тёмку, с собой брала, чай вкусный на кухне пили, пирожные ели.
– А Сонька-то твоя хоть? А то вон какая чернявая, не в тебя пошла.
Еще одна фраза, врезавшаяся в память.
– Да ты что.
Вот и что. Соньке он тогда, конечно, ничего не рассказал, но и она его почему-то в тот вечер не выдала, не побежала, как всегда жаловаться: «мол, родители, брат обижает». Чудно.
Как почувствовала, что ли? Видела, стало быть, детская душа, что неладно дело. Он-то себя уже взрослым считал, а вот с таким справиться сразу не смог.
– Уроки сделал? Дневник покажи.
А у него там двойка по черчению. Первая. Да и за что? Домашнюю не сделал, на уроке распсиховался. С чего, главное?
– Не дам.
– Я тебе «не дам».
Пришлось матери дневник показать. Досталось маленько, но это ничего. А вот сестренку прибить хотелось, руки чесались.
– А папа с чужой тетей сегодня гулял. Я сама видела. Мы с Сенькой из детского сада сбежали, и я его повела…сама, – захлебываясь от восторга и собственной самостоятельности, рассказывала Сонька. – Сама повела. На работу к папе. На вышку. На самую горку. Мы почти уж и забрались, а тут, эх, папа с тетей какой-то вниз идут. Пришлось спрятаться. Так бы мы
