Шрифт:
Закладка:
– Врешь, – накинулся он на сестру.
– А вот и не вру.
И язык ему показала.
– Я еще знаешь, чего рассказать могу, только я папе обещала. А мы с ним и с этой тетей ходили мороженое есть, и там был еще один мальчик, знаешь, папа все говорил, что он на тебя похож, только он совсем непохожий и в школу, как ты, не ходит. Как же он на тебя может быть похож? Совсем другой. Ростом и то не с тебя.
– А ты что мерила?
– Ну, я не знаю. Я ему до сюда, – Сонька подняла руку на уровень головы, – А тебе вон куда, – подбежала, сдернула его с кровати, заставила встать, прижалась к нему. – Видишь? Так что он совсем маленький. А ты большой. Ты лучше.
– А звать его как? Забыла?
– Забыла, – огорченно вздохнула сестра, сосредоточенно разглядывая растопыренные пальцы.
– Может столько? А может вот столько. Он показывал.
Лоб нахмурила. Смешно так. Забавно. Нос у нее от этого подернулся вверх, щеки как-то надулись, и получилась такая барышня: матрешка-матрешкой, хоть со смеху умирай.
Вот и смеялось сквозь слезы. Это уж они потом, когда подросли – Сонька до школы, он до института – истории свои до конца соединили. А так жили молчком друг от друга, чтобы ненароком не сказать:
– У мамы есть другая семья.
– У папы есть другая семья.
А они кто тогда такие? И где их место в этом мире? И почему родители оставались вместе, когда другие расходились? Что за проклятие? Или дар? Чудо? Тёмка не понимал этого ни тогда, не мог объяснить и сейчас, а напрямую не спрашивал, духу не хватало.
– Вот поступлю в медучилище и съеду от них. Надоели, – рано решила для себя сестра.
– Кто?
– И мать, и отец. Она со своим боженькой, где только раньше была. Грешила, а я тоже хочу пожить. И не так, как они.
– Об этих что знаешь?
– Живут, – пожала плечами Сонька. – Ты представляешь, я с ней чуть в одном классе не оказалась. Вот бы я глаза этой сестричке выцарапала.
– Тише ты, мать услышит.
– А ничего, пусть знает.
– Ты серьезно?
Оба сникли.
Где ты, сестренка его, сейчас? Поговорил бы. Просто увидел, посмотрел бы в глаза, спросил бы молча, что сделал не так. Где ошибся? Сбился с пути?
Честно жил, по правилам. Отучился, работал, женился, от семьи не гулял, а с сыном не заладилось. Последний разговор – и тот впустую: бросил мерзавец институт, хотя учеба давалась ему легко.
– Даже местами скучно, но местами увлекательно.
– Так и учись, есть же что-то хорошее, – убеждал он сына.
– А зачем?
– Выучишься, диплом получишь.
– А дальше что? Профессором я становиться не хочу, а так проживу.
– Образование сейчас везде нужно.
Но сын только отмахнулся.
– Диплом, если надо, куплю, а учиться больше не буду. Ерунда все это. Не хочу жить так.
– Как?
– Так. Неважно.
– Как я? Как другие люди? А как хочешь? Под забором? На большой дороге?
– Не беспокойся, я не такой. Я честно работать буду.
– Что ты умеешь? Без образования.
– Много тебе образование помогло?
Поговорили…
И опять никого не смог удержать в своей жизни Тёмка, теперь уже Тимофей Степанович, а что толку от смены отчества, когда за буквами – один пустой звук.
Вот и мать его тогда ушла, почти ушла к тому, незнакомому, чужому, на целый месяц, пока отец был в командировке. Его с сестрой на бабку оставила, правда, приходила навещать, уроки проверяла, плакала. Он под это дело даже учиться забросил, думал, она больше дома появляться будет, заниматься с ним, как раньше, оценками его она всегда соседям хвалилась. Не удержал…
Потом мать к ним вернулась.
– Насовсем?
За этот вопрос он заработал первую в своей жизни пощечину от отца.
– Лишнего скажешь, назад не отмотаешь, не сотрешь. Иди, извинись перед матерью.
– Не буду.
А сам пошел. Незаметно. Выждал, когда отец пойдет забирать Соньку из музыкальной школы, и пошел.
– Хочешь чаю, мама?..
«Ненавидеть. Самое тяжелое в жизни человека – это ненавидеть, – написал он в выпускном сочинении. – Что это значит? Для каждого по-своему. Но для меня это когда не хочется смотреть на человека, хочется не видеть его, а он есть и никуда не уйдет из твоей жизни».
А сын ушел. Сказал, что не хочет жить вполсилы, жить, не живя, по инерции, что хочет сделать что-то стоящее для жизни.
Тимофей Степанович проходил и это, потому не сильно переживал. Договорился с деканатом об академическом отпуске для сына, купил нужные справки. Он знал, верил: бравада пройдет, и все вернется на круги своя, стоило только подождать, тем более что сын стал встречаться с хорошенькой девушкой из института. Она учится, через год закончит, получит диплом, захочется и сыну. Там, где оказались бессильны слова родителей, свою роль сыграет честолюбие, надо только аккуратно поддавить на нужные кнопки, быть чуть хитрее, слегка направить родную кровь в нужное русло, как когда-то направили его.
Часть вторая
Год выпуска Тёмки из аспирантуры пришелся на похороны отца, и от этого воспоминания о последнем курсе казались каким-то нереальными, почти мистическими, будто каждый день до той самой минуты, когда на дороге резко завизжали тормоза, предвещал что-то недоброе, сумрачное, злое.
Приметы. Дурные приметы легко вспоминались задним числом, и тоскливо становилось на душе, как будто не сделал он тогда чего-то стоящего, как будто был в чем-то виноват перед отцом, как будто что-то забыл. А что?
С течением времени, когда жизнь вернулась на круги своя, отношения Тёмки с отцом наладились: разговаривать стали, ходили, как и прежде, на рыбалку, в гараж. Все нормально. Только не простил Тёмка отцу свою обиду, и даже не чужую семью ему не простил, а то, что мог вот так, просто найти замену матери при ее жизни. И ведь жили нормально.
Сонька отца защищала.
– Мать тоже хороша. Оба они хороши.
Не поспоришь. Но каким-то глубинным, потаенным нутром знал Тёмка, что никогда не ушла бы мать ни на недельку, ни на денечек от них, если бы не стала уж слишком публичной измена отца. Не по любви ушла, от обиды. Очень она беззащитной была на обиду, хоть с виду и строга.
– Папка, папка, – кричал его собственный сын в лет пять-шесть, возвращаясь из детского садика. – А вот тетя Нюра говорит, что у тебя брат был, а у меня дядя, а
