Шрифт:
Закладка:
– Наворовал? Вот и найми мне сиделку, – поставила ультиматум брату.
– Да я не ворую.
– Знаю. Деньги с неба сыплются.
– Все законно, – попытался переубедить ее он. – Мы торгуем легальными смесями.
– Ой, давай не будем. Это ты матери или в полиции можешь заливать.
Все-то она знала. Дура! Сразу ведь не сказала. Дождалась, когда совсем плохо станет. И тоже по-хитрому, не напрямую матери, через него, брата.
– Ты ей все равно всю жизнь дурные новости одни приносил, принесешь еще одну. Не хочу портить себе репутацию.
Свинья! И язык до чего остер. Как бритва. Вот кому в юристы идти надо было, а то пошла в педагоги. Ну, какой из нее педагог? Ни грамма любви к детям. Это она из вредности, наперекор, чтоб только не в экономисты, как отец хотел.
– Считать чужие деньги? Ну уж дудки!
А ведь математика ей давалась. И кому лучше сделала? Ни себе, ни людям. Но настырная. Учиться не бросила, даже когда узнала. Диплом досрочно защитила.
– Для матери. В гроб положишь. Шучу, я, братишка, шучу. Ты чего? Все там будем. Тебе ли не знать. Ты ж в коме два дня тогда провалялся. Мать от палаты не отходила, я думала, не переживет.
– Это другое. Из комы выходят, – возразил ей Иоганн.
– В обе стороны, брат. Вот и представь, что у меня просто будет другая сторона. Открою дверь, а там… Кто знает. Может, другая жизнь, а может, ничего.
– Все шутишь.
– А с кем мне так еще поговорить? С сиделкой? Чтобы она меня в сумасшедшие записала? Или с матерью? Так та сама чокнется, даром что верующая. Это она так, за каждую соломинку хватается. Подточил ты ее сильно, брат. Не ожидала она такой жизни.
– Давай не будем.
Иоганн встал, прерывая разговор.
– Постой. Давай не будем. Ты ведь и вправду теперь у нее один остался. Кто бы мог подумать… Пару лет назад я бы на тебя ни гроша не поставила.
– Хочешь, чтобы я ушел. Уйду, – обиделся Иоганн.
– Не уйдешь, – сестра сильно закашлялась, задыхаясь. – У тебя, как и тогда, нет «легального» повода. Помнишь? Не обзавелся нужными подругами.
– Ну почему. Что-то ты меня уж со всех счетов списываешь.
Сестра махнула рукой.
– Девушек твоих я знаю. Молодого тела захотелось, вот и пошел в колледж? Заодно подзаработать?
– Поссоримся ведь, – на этот раз серьезно предупредил ее брат.
– Извини. Таблетки портят характер.
– Нечего…
Она замахала рукой.
– Знаю. Скажешь: дурной нрав…
Он попробовал пошутить.
– Заметь, не я сказал, а ты.
И погрозил ей пальцем.
– Возможно, – примирительно ответила сестра, и Иоганн напрягся, ожидая подвоха. – Только вот серьезно нам с тобой поговорить все равно придется. На чистоту. Не отвертишься. Что будем делать с матерью, брат?..
≠
На похоронах Грета плакала до дрожи. Даже когда хоронили Сергея так не рыдала, а ведь со смертью мужа осталась одна. Родители ее умерли, близких родственников давно не было, разве что какие-нибудь дальние, что имеют обыкновение объявляться, когда делят наследство, но после ее смерти делить особенно будет нечего. С мужем, пока он работал, они жили прочно, но не богато. Потом все их сбережения пошли ему на лечение, остатки перепали сыну. Правда, Иоганн потом вернул. Грета предпочитала не спрашивать, откуда. Живой и ладно. Вроде за ум взялся. Учиться пошел. А тут снова опять двадцать пять.
Если бы не подруга Татьяна, не знаю, не пережила бы она ту страшную ночь после похорон. Татьяна до утра с ней сидела, одну не оставляла. А оно ей надо?.. Чужой все-таки она ей человек, не родня. Да и своих забот, должно быть, хватает.
Под утро Грету сморил сон. Сказались нервы и усталость. Во сне она продолжала плакать и жаловалась на несправедливость жизни.
– Дашку-то за что? За что забрал?
Иоганн опять замкнулся, притих. Словно в рот воды набрал. Даже последнего слова на поминках не сказал, сыночек…
Только и хватало его на то, чтобы продукты закупать, да за квартиру за полгода вперед заплатить. Но о сыне сил у Греты думать больше не было. Пусть живет, как хочет. Что могла, она как мать сделала. Своего ума не вставишь. Был бы жив отец… да и то тот еще кобель был.
Эта Светка уж просто последней каплей оказалась. Выгнала Грета мужа из дому. Считай два года мучилась, а потом приняла. А как не принять?.. Страшно одной. И тяжело. Кому в таком возрасте уже нужна?.. Она не Татьяна. С мужиками себя держать не умела. Принять-то приняла, а видишь, как вышло. Опять себе и детям на горе. Может и было бы лучше, чтобы он там, вдалеке от них, умер. Ничего, продержались бы как-нибудь. Живут же люди… Прожила бы и она. И сам умер, и жизнь детям сломал.
А могло все сложиться по-другому. А так что?..
Она оглянулась: кругом, куда не падал взгляд, выселись, нависали, давили душу стены комнаты. Еще не рассвело, и поэтому казалось, что квартира их была еще меньше, чем на самом деле, и, если бы не храп Татьяны («Надо же! У человека есть-таки недостатки,» – как-то отвлеченно подумала про себя Грета), впечатление складывалась, что сама она, как в могиле. Только что не тихо, слава тебе господи. Дыхание человека, и то ладно. Тишину она сейчас бы не перенесла.
Душу разрывало на клочья.
Где же все-таки она, эта справедливость?..
Человек и жалость
Летом на улицах города можно увидеть много голодных собак. Подобно бездомным людям, теснятся они на пригретых солнцем тротуарах, украшают автобусные остановки, спят, вытянувшись во всю длину, выставляя на показ тощие ребра с тесно прижатым к ним пузом. Не обращая внимания на проезжающий рядом транспорт, равнодушные к смерти, падают прямо под колеса застывшего на несколько минут автомобиля, там, где их застает сон. Ранним утром некоторых из них можно встретить играющими на лужайке возле домов или рыскающими близ контейнеров для мусора, неподалеку от детских площадок.
Впрочем, летом на улицах города можно увидеть многое из того, что молчит и прячется зимой, как бы стыдясь своей нищеты, или, быть может, просто потому что не выносит холода и мороза. Многое может привидеться праздно гуляющему прохожему летом. И все же зима тоже берет свое. Дождавшись, когда затихнут теплые летние ночи, пронесутся долгие осенние вечера, осторожно будит она сердца людей, заставляя проявить их свои голоса и порою высказать то, о чем
