– Да в том-то и беда, что драка, – отозвался из склада Василий Павлович.

– Какая драка? Штаны с тебя снимают, а ты упираешься? – Егорша опять по-свойски подмигнул, адресуя свою улыбку сразу всем бабам.

– Хлеб требуют. Хлеб приступом хотят взять.

– Хлеб? Какой хлеб? – Егорша перестал улыбаться.

– Какой, какой! Известно какой. У людей перво-наперво как бы с государством рассчитаться, заповедь выполнить, а у нас первая забота – как бы брюхо свое набить…

– Врешь, ирод! Мужикам-то небось давал…

– Тихо! – вдруг грозно, по-командирски рыкнул Егорша. Затем, не дав опомниться растерявшимся бабам, быстро разгреб их по сторонам, занял позицию у телеги, перегораживающей вход в склад. – А ну назад! Сдай, говорю, назад. Живо! Яковлева! – окликнул он по фамилии Нюрку. – Бери подол в зубы и чеши, покамест не поздно. А ты чего, Иняхина? Советской власти у нас нету?

Дрогнул бабий залом у дверей склада. Одна за другой, как бревна, извлекаемые опытным багром, завыскакивали из толчеи.

В общем, быстро навел порядок Егорша, всем дал нужное направление: и бабам («На работу! На работу!»), и школьникам – прямо в руки молоденькой учительницы передал, которая за ними прибежала.

Но тут в заулок влетел Михаил Пряслин верхом на храпящем, на взмыленном коне, и все закружилось сызнова.

– Михаил! Миша! – в один голос возопили бабы. – Да что же это такое? Кому в рот, кому в рыло? Разве мы не люди?

Соскочившего с коня Михаила обступили со всех сторон. К Михаилу тянулись черными суковатыми руками. На Михаила смотрели как на своего спасителя: уж он-то им поможет, уж он-то наведет справедливость, их всегдашняя опора и заступа.

Михаил, сцепив зубы, двинулся к дверям. Его и так-то трясло от бешенства (все продали: и председатель, и дружки!), а тут еще это бабье голошенье…

– Покажи ведомость. Кому выписан хлеб?

– Осади, Пряслин! – ответил за кладовщика Егорша. – Колхоз первую заповедь не выполнил, а ты насчет фуража…

– Чего? – У Михаила надо лбом встала черная бровь. Он, конечно, сразу заметил Егоршу в дверях. Как же не заметишь! Приметный! Но он думал, тот просто так перед бабами выдрючивается, а он, оказывается, в начальника играет.

– А ну проваливай! Без тебя разберемся.

– Пряслин, осади, говорят! Последний раз предупреждаю! – громко, на весь заулок крикнул Егорша и, бледный, решительный, с воинственно выкинутыми вперед кулаками, шагнул ему навстречу.

Михаил не размахнулся, не врезал как следует, хотя и не мешало бы: не забывайся! Но проучить этого нахалюгу надо. Потому что он и раньше был из породы тех, кого пока бьешь, до тех пор он и человек. И вдруг, когда Михаил начал поднимать руку, страшная боль опалила его, и он упал на колени.

– А-а-а! – взметнулся над оцепеневшей толпой истошный крик Лизы. Она как раз в это время с Анфисой Петровной подбежала к складу.

Меж тем Михаил поднялся на ноги. Его шатало. Из разбитого рта и носа ручьем хлестала кровь.

– Ах, сволочь! Ах, сволота!.. Дак ты меня боксой… Боксой… Научился!..

Он неторопливо вытер ладонью рот, посмотрел на ярко горевшую на солнце алую кровь и вдруг, как разъяренный бык, ринулся на Егоршу.

Они не успели на этот раз добраться друг до друга. На Егорше с двух сторон повисли Лиза и Федька, а Михаила облапила сзади Анфиса.

– Миша, Миша… Опомнись! Бабы, а вы чего рот-то разинули? Уходите, бога ради, домой. Уходите! Разве не понимаете, чем это пахнет…

Михаил хрипел, страшно ругался, таскал по земле растрепанную Анфису, пытаясь стряхнуть ее со своей шеи. Егорша тоже выходил из себя – только голос выдавал его ликование.

– Нет, фига! Нет, дудки с купоросом! – выкрикивал он звонко. – Кабы ты рубаху мою, к примеру, взял – ладно, пользуйся, слова не скажу. А то куда ты лапы потянул? К священной основе!.. Тут от Суханова-Ставрова не жди пощады. Всегда на страже!..

Анфиса заплакала.

К складу подходила сама беда. И у той беды железные зубы. Целую неделю Ганичев не показывался в Пекашине, а вот вечор заявился. Как будто нарочно выжидал этой заварухи у склада.

3

Весь день бабы на скотном дворе вздыхали да охали: что будет? С кого спросят власти? Удержится ли ихний председатель? А она, Лиза, думала еще о том, как пойдет теперь у них жизнь, удастся ли ей примирить брата с мужем.

Егоршу она не видела с утра, с той самой минуты, как с доярками ушла от склада на коровник. И брата не видела, хотя днем три раза бегала и домой, и к матери.

Самые неотложные дела взывали к ней в ее немудреном хозяйстве: дрова и вода, белье неприбранное – целый ворох лежал на столе, – овцы, некормленые и непоеные, горланили в хлеву… А она вошла в избу, села на прилавок, да так и сидела в потемках, не шевелясь.

И на уме у нее было все то же: Егорша, Михаил… Где-то они сейчас? Не сцепились ли опять друг с другом? И еще почему-то сердце сжималось от страха за Васю, как будто ему грозила какая-то беда…

Когда в избе стало совсем темно, Лиза решила еще раз сходить к своим.

И вот только она поднялась – Егорша. Пьянехонький: на весь дом пролаяло железное кольцо в воротах.

– Чего огня нету? Или, думаешь, раз у тебя кошачьи глаза, дак и другие в темноте видят?

Егорша покачался в проеме дверей, перешагнул за порог.

– Ну, кого спрашиваю?

Лиза вспылила:

– Чего глазами-то корить? Я не сама их выбирала…

– Всё вы не сами! У вас, у Пряслиных, завсегда дядя виноват. Может, и давеча, на складе, ты не сама кинулась на меня? Сука! Жена называется!.. Вцепилась, как падла, в своего мужа… Небось не в братца, а?

– Да ведь ты братца-то насмерть убивал.

– И убил бы! – Егорша горделиво вскинул свою светлую голову. – А чего? Прошли те времена, когда он командовал парадом. Ха-ха-ха! Разлетелся: «я, я…» Как бык слепой. А того не соображает, балда, что быка всю жизнь бьют обухом по черепу!

В голосе Егорши было нескрываемое торжество и ликование. Он бегал по избе, потрясал кулаками, и Лиза с ужасом всматривалась в его бледное, облитое лунным светом лицо: да неужели это Егорша, ее муж? Или он, как всегда, разыгрывает ее?

– Ты думаешь, нет, чего говоришь-то? – сказала она задыхающимся от возмущения шепотом. – Ведь Михаил-то тебе кто?.. Шурин… Заместо брата…

Егорша захохотал, затем круто обернулся к Лизе:

– Он контра подлючая – вот кто твой брат. Поняла? А как ты думаешь, середь бела дня колхозный склад