правительство рейха продолжало и далее осуществлять контроль над государственными органами самой большой из немецких федеральных земель, в том числе и над ее полицией, и тем не менее оно должно было смириться с констатацией того, что, сместив 20 июля правительство Пруссии, оно нарушило конституцию. Этот вердикт затрагивал также рейхспрезидента, чьим именем 20 июля 1932 г. действовали Папен и компания.

Приговор означал, с какой бы стороны ни посмотреть на него, поражение имперского правительства, что отнюдь не значило победу старого прусского правительства. «Форвартс» выступила со следующим комментарием, совершено точно описывавшем ситуацию. Лейпцигский приговор представляет собой политическое, а не правовое решение, полагал его автор. «Конституционный суд избежал тяжелого конфликта с имперским правительством, который неминуемо последовал, если бы притязания прусского правительства были признаны в полном объеме… Этот приговор являет собой полную противоположность соломонову: спорный ребенок аккуратно разделен почти на две равные половины и каждая из спорящих матерей получил по половине. Таким образом, в соответствии с этим приговором обе стороны — рейхскомиссар и правительство Пруссии — признаны правыми, правда, с одним существенным отличием: первая, хотя и временно, но располагает почти всей полнотой власти, вторая же, более долговременная формация, на практике обладает гораздо меньшей возможностью воздействовать на ход событий. К каким последствиям это приведет и должно привести на деле, знает один только Бог».

Правительство рейха, давая свою оценку приговору, сначала попыталось утверждать, что Конституционный суд полностью подтвердил правомочность декрета от 20 июля 1932 г. Но в ответ тут же последовали возражения прусских министров: декрет получил существенное ограничение как в его правовых основах, так и в проистекающих из него полномочиях. Отто Браун еще 25 октября объявил о созыве на следующий день заседания прусского кабинета министров. Последовавшее вслед за этим заявление министра-президента Пруссии перед прессой было сознательно выдержано в политически зрелом тоне: его правительство готово, лояльно и по-деловому, принять во благо Пруссии и рейха участие в разрешении всех назревших вопросов. В первую очередь речь шла о праве «старых» прусских министров ознакомиться с текущими делами правительства и обеспечить их выполнение достаточным количеством чиновников.

Но Папен и не думал пойти навстречу Брауну. 27 октября рейхсканцлер заявил на заседании назначенного рейхом правительства Пруссии, что его кабинет полон решимости «никоим образом не допустить участия бывшего прусского правительства в отправлении исполнительной власти». Двумя днями позже он повторно высказал эту точку зрения, давая комментарии по поводу своей встречи с Брауном в присутствии рейхспрезидента. Исполнительная власть не может быть поделена на части и должна полностью остаться у рейхскомиссара. Браун, в свою очередь, занял оборонительную позицию. Он сам не придает ровно никакого значения тем служебным функциям, которые были предоставлены ему приговором Конституционного суда, — заявил прусский премьер-министр. «Я охотно давно бы уже ушел со своего поста, но не получалось. Теперь, после того как Конституционный суд недвусмысленно указал нам на наши задачи, я полностью лишен этой возможности. Таким образом, я должен продержаться до того момента, пока не будет создано новое прусское правительство».

Отсутствующая у Брауна воля к борьбе облегчила правительству рейха саботирование по мере сил приговора Конституционного суда. 29 октября было распущено прусское министерство социального обеспечения, а 31 октября Папен, как прусский рейхскомиссар, пополнил назначенное рейхом правительство несколькими заместителями рейхскомиссара. Одним из них стал рейхсминистр продовольствия Магнус фон Браун, который в форме персональной унии взял на себя большинство полномочий прусского министра сельского хозяйства. Одновременно в состав правительства рейха в качестве министров без портфелей были включены Брахт и бывший статс-секретарь Попитц, назначенный заместителем рейхскомиссара в сфере ответственности прусского министерства финансов. Персональное сращение обоих правительств было частью имперской реформы — однако не той, к которой стремился Отто Браун. Мероприятия от 31 октября 1932 г. только подтверждали то, что стало несомненным фактом, начиная с 20 июля 1932 г.: Пруссия фактически больше не была федеральной землей, а стала административной единицей, находившейся в непосредственном управлении рейха.

В то время как рейх отправлял власть в Пруссии, прусское правительство вело борьбу за служебные помещения, персонал и право ознакомления с делами. Брахт категорически отклонил пожелание Брауна снова занять свою старую резиденцию на Вильгельмштрассе. Вместо этого заместитель рейхскомиссара отвел прусскому правительству помещение ликвидированного министерства социального обеспечения, которое было разделено картонными стенами на три отдельных помещения. С этого момента правительство Отто Брауна «правило» из этого закутка. Когда министр-президент заявил 3 ноября на пресс-конференции, что он будет жаловаться по поводу такого обращения рейхспрезиденту, многие его однопартийцы были разочарованы. Они ожидали от Брауна гораздо большего и теперь опасались негативных последствий для партии на предстоящих выборах. Демократическая газета «8-Ур Абендблатт» высказывала свое недовольство по поводу того, что «Браун не стукнул кулаком по столу и не отдал прусскому правительству распоряжение начать широкомасштабные действия». Газета также посоветовала премьер-министру включить в свой круг чтения книгу под заголовком «Как стать энергичным?»{575}.

Вторая предвыборная кампания 1932 г. протекала менее кроваво, чем первая, и без особых кульминационных моментов. Самый сенсационный предвыборный митинг состоялся не в Германии, а в Париже. Председатель КПГ Эрнст Тельман, въехавший во Францию без французской визы, т. е. нелегально, выступил вместе с лидером французских коммунистов Морисом Торезом 31 октября в Саль Булье, где и произнес боевую речь против «диктата Версаля, грабительского плана Янга и Лозаннского договора». Оба партийных председателя объявили о своей приверженности идеям совместного манифеста, который Тельман передал общественности еще 25 октября. В нем коммунистические партии Германии и Франции требовали свержения «Версальской системы». Ключевое предложение гласило: «Разбойничий диктат в результате чудовищной аннексии угнетает бесчисленные миллионы людей в Эльзасе и Лотарингии, Западной и Восточной Пруссии, Позене, Верхней Силезии и Южном Тироле, не считаясь с их мнением. Он принуждает их жить под господством империалистической Франции и ее вассальных государств, фашистской Польши, Чехословакии, подчиняясь насилию со стороны Бельгии и Литвы или фашистскому варварству Муссолини. Австрийский народ также лишен какого-либо права на самоопределение в результате Версальской системы, Сен-Жерменского договора и нового пакта Лиги Наций».

Манифест был полностью выдержан в духе «Программного заявления о национальном и социальном освобождении немецкого народа»^ помощью которого КПГ попыталась в августе 1930 г. переманить на свою сторону часть избирателей из национал-социалистического лагеря. Кроме того, он полностью отвечал линии XII Пленума ИККИ августа-сентября 1932 г., на котором КПГ было дано указание, с одной стороны, вести кампанию против «национализма и шовинизма», с другой — самой пропагандировать националистические цели, в том числе «лозунг создания “Социалистической советской Германии”, которая гарантирует возможность добровольного присоединения Австрии и других областей, населенных немцами».

Игра с националистическим огнем оправдывалась в глазах Коминтерна