но самое неожиданное предложение поступило Нурееву от компании, отвергавшей артиста на протяжении всего его пребывания на Западе. Удивительно, но двадцать седьмая годовщина побега Нуреева из Советской России совпала с его дебютом с «Нью-Йорк сити балле» на сцене «Нью-Йорк стейт тиэтр» – Нью-Йоркского государственного театра, построенного для этой труппы по проекту Баланчина в Линкольн-центре. По приглашению Питера Мартинса, сменившего Баланчина на посту худрука, Нуреев танцевал с Меррилл Эшли в шедевре Баланчина – Стравинского «Орфей» роль, которую он никогда прежде не исполнял. Отличающийся изысканностью и скульптурным стилем движений, балет воссоздает древнегреческий миф, в котором поэт и музыкант Орфей пытается вернуть свою жену Эвридику из царства теней Гадеса. Зная о том, как мечтал станцевать с этой труппой Нуреев, Мартинс решил не только предоставить ему такой шанс, но и дать учащимся Школы американского балета, контролируемой труппой, возможность воочию увидеть артистизм Нуреева в балете Баланчина. Роль Орфея требовала скорее сценического присутствия, нежели танца, что стало небольшим камнем преткновения в переговорах Рудольфа с Мартинсом. Нуреев хотел танцевать Аполлона, одну из коронных ролей самого балетмейстера. Но Мартинс ему отказал, хотя и знал, что Рудольф все еще исполнял эту роль со своей французской труппой. «Я что – недостаточно хорош для Аполлона? Не настолько хорош, как вы?» – бросил ему вызов Рудольф. «Проблема не в этом, – ответил Мартинс, завершивший карьеру танцовщика в тридцать семь лет. – На мой взгляд, вы слишком стары. Но мне думается, что в роли Орфея вы будете великолепны». Как ни настаивал Нуреев на роли Аполлона, но в конечном итоге уступил. По свидетельству Мартинса, он «напряженно работал» над своей ролью, репетируя с ним и Джоном Тарасом, «и исполнил ее очень хорошо».

В том же месяце выдающиеся звезды балетного мира почтили Нуреева на пышном гала-концерте по случаю его юбилея, приуроченном в театре «Метрополитен-опера» к началу третьего нью-йоркского сезона балета Парижской оперы. Задуманное Джейн Херманн представление «Нуреев: чествование», – отметил впоследствии Клайв Барнс, – стало прекрасным, согревающим душу событием: выражением любви к почитаемому во всем мире танцовщику», не лишенным, впрочем, некоторой помпезности и церемонности. Жена премьер-министра Франции Мишель Рокар поклонилась Рудольфу из центральной ложи, а мэр Нью-Йорка Эд Кох преподнес ему в дар хрустальное яблоко от Тиффани (такой чести удостаивались лишь самые видные и заслуженные гости города). Все артисты парижского балета вместе с учениками его школы прошествовали в гранд-дефиле, чего никогда прежде не делали вне стен Парижской оперы. Французские танцовщики выходили в центр сцены согласно рангу: сначала младшие ученики школы, и в завершение – звезды труппы. За ними проследовали процессией нуреевские коллеги, партнеры и хореографы, включая Михаила Барышникова, Питера Мартинса, Питера Шауфуса, Марию Толчиф, Карлу Фраччи, Иветт Шовире, Карен Кейн, Синтию Грегори, Джона Тараса, Виолетт Верди, Руди ван Данцига, Луи Мюррея и Линкольна Керстайна. Зрители с криками повставали с мест, когда показалась Фонтейн, замыкавшая процессию. Вышедшая на нью-йоркскую сцену впервые за последние семь лет, уже поседевшая Марго выглядела по-королевски элегантной в своем разноцветном костюме. Когда Нуреев поцеловал ее и вывел в центр сцены, на достославный дуэт просыпался дождь из красных, белых и синих конфетти и воздушных шариков. Во время поклона Рудольфа под потолком развернули огромный баннер с надписью «Нуреев», вызвавший всплеск одобрения у публики и по-мальчишески ликующую улыбку у артиста.

Парижские танцовщики в тот вечер исполнили три из четырех своих работ, но наибольшее впечатление произвел пронзительно-трогательный танец самого Нуреева в роли человека, спорящего со своей судьбой в «Песнях странствующего подмастерья» – дуэте, который Морис Бежар создал для него семнадцать лет назад. Под песни Малера, исполненные по такому случаю Джесси Норман, Нуреев танцевал напротив Судьбы, изображаемой его протеже, Шарлем Жюдом: повторяя его па, Странник шел, ведомый Судьбой, к смерти. По свидетельству Жюда, этот балет был очень значим для Нуреева: «Странник хочет, чтобы все было идеальным, совершенным и великим, но эта тень, неизменно следующая рядом, препятствует ему. В этом был весь Рудольф». В финальном эпизоде балета Нуреев исчезал в темноте – как человек, примирившийся со своею Судьбой. Так, во всяком случае, казалось публике. Когда Джейн Херманн поздравила артиста за кулисами, заметив, что вечер прошел чудесно, Рудольф лукаво поглядел на нее и, не поблагодарив, обронил: «Вы просто стараетесь заставить меня уйти со сцены».

Глава 30

Как Никия в «Баядерке»

21 февраля 1989 года Сильви Гиллем ушла из балета Парижской оперы. Это был первый удар в том несчастливом для Нуреева году. Известие о том, что Гиллем переманили в Лондон, чтобы придать волшебное очарование труппе Королевского балета, побудило газету «Монд» назвать ее потерю «национальной катастрофой». Только троим танцовщикам – Фонтейн, Нурееву и Наталии Макаровой – удавалось сотрудничать с Королевским балетом в статусе приглашенных артистов долгое время. Зато Гиллем первой удалось заключить с этой труппой долгосрочный контракт, позволявший ей контролировать свой репертуар и выбирать партнеров, спектакли и даже костюмы. Рудольф оказался хорошим учителем. Помимо двадцати пяти ежегодных выступлений с Королевским балетом, Гиллем была вольна танцевать где угодно, чего ей не давали делать в Париже. Сильви тяготили правила и иерархия Парижской оперы. «Ее стены стали давить на меня, – объяснила она свое решение об уходе в духе своего покровителя Нуреева. – Я хотела знать свое расписание на полгода вперед и решать [с руководством труппы], что буду танцевать. А мне говорили: «Если мы тебе это разрешим, все потребуют того же». А потом они стали говорить: «Мы уверены, что ты не уйдешь. Потому что это твой дом, мы тебя создали».

Никто не сыграл такой решающей роли в становлении Гиллем, как Нуреев. И ее неожиданный уход, безусловно, глубоко ранил Рудольфа. Из-за того, что Сильви перешла в Королевский балет, он лишь острее ощущал, что его предали. Гиллем продвигали как самую способную и самую гламурную балерину своего поколения (чему способствовала и стильная стрижка в стиле Луизы Брукс, заменившая шиньон). «Рудольф разозлился на меня, когда я ушла, – призналась со временем Гиллем, – но я не понимала, почему он не захотел мне помочь. Рудольфу не нравилось, когда люди ему перечили, а я очень часто бывала с ним не согласна и говорила ему об этом. Обычно мы спорили из-за балетов: либо он хотел, чтобы я танцевала в каком-то балете, а мне этого не хотелось, либо я хотела танцевать что-то, а он был против… Мы много ссорились». Помимо таланта и красоты Рудольфа привлекали в Сильви сила воли и сила духа. Настолько, что однажды он даже признался одному из