Однако со своими коллегами в Опере Нуреев был весьма щепетилен. Как-то раз на репетиции булавка балерины поцарапала ему щеку, и балетмейстер Патрисия Руанн инстинктивно вытерла с его лица каплю крови. «Не могла бы ты пройти со мной в уборную?» – попросил ее Рудольф. «Я решила, что он хочет, чтобы я что-то сделала для него. Но когда я вошла, он сказал: «Пат, вымой, пожалуйста, руки». Я начала что-то говорить, но он прервал меня: «Не спорь», – поделилась воспоминаниями Руанн. Его настойчивость тогда показалась ей странной.

С годами Нурееву все труднее становилось мириться с неуважением к себе. Любые проявления пренебрежения, реальные или воображаемые, только усугубляли его извечную подозрительность и заставляли апеллировать к кодексу лояльности. В октябре 1987 года Рудольф присоединился к Барышникову в бенефисе танцевальной труппы Марты Грэм в «Нью-Йорк сити сентр». В гала-концерте участвовала также легендарная прима Большого театра Майя Плисецкая, чье историческое появление на сцене с двумя перебежчиками стало очередным подтверждением перемены климата. Нуреев и Барышников танцевали в «Весне в Аппалачских горах»; Нуреев исполнял роль священника-евангелиста, Барышников – фермера. Рудольф давно хотел поставить этот балет в Парижской опере и уговаривал Грэм дать на это свое согласие, но Марта отказывалась. Из всех ее работ этот балет был наиболее близок ее сердцу: Аарон Копленд сочинил музыку специально для нее, и Марта впервые станцевала в нем со своим тогдашним мужем Эриком Хокинсом. К тому же Грэм сомневалась в том, что французы могут станцевать этот балет с подобающим американским «акцентом».

После гала-концерта в отеле «Пьер» состоялся торжественный ужин, на котором сначала по одну руку от Грэм посадили Нуреева, а по другую – Барышникова. Однако вскоре Марту пересадили за стол Холстона, а Рудольф оказался зажатым между двумя меценатками Элис Тулли и Ли Трауб, чей муж был председателем совета директоров «Блумингдейлс». Рудольф закипел от гнева. Его рассердило не только то, что Грэм тянула со своим согласием на постановку «Весны». Его еще возмущало, что ее компания обхаживала Барышникова (во всяком случае, так ему показалось). За двенадцать лет сотрудничества с труппой Грэм Нуреев никогда не требовал гонорара и теперь почувствовал себя уязвленным, игнорируемым и недооцененным.

По словам Рона Протаса, бывшего тогда заместителем директора труппы, Грэм в тот вечер собиралась сделать Рудольфу сюрприз, разрешив ему постановку «Весны». Это решение далось ей нелегко, но Грэм считала, что должна поблагодарить Нуреева за все, что он сделал для ее труппы. «Марта попросила меня пересадить ее, – вспоминал Протас. – Она спросила: “Дорогой, можно мне сесть рядом с Холстоном? Рудольф со мной не разговаривает”. Я пересадил ее, и тут разразился жуткий скандал». Нуреев подошел к столу Протаса и вылил ему на голову стакан воды. «Неблагодарный лицемер», – осклабился он, а потом увел с ужина своих гостей: Джесси Норман, Джуди Пибоди и Роберта Трейси. Когда они уходили, Протас прокричал в спину Трейси: «Я никогда не отдам Рудольфу “Весну в Аппалачских горах”!»

Нуреев так и не заполучил ее для Парижской оперы. Грэм настолько расстроила его выходка, что на следующий день она – возможно, вместе с Протасом[307] – отправила письмо обозревателю Эйлин Мел (или Сьюзи). Это письмо было напечатано в колонке Сьюзи в «Нью-Йорк пост». Нуреев «переживает трагический момент в жизни любого танцовщика, – заявила в нем Грэм, – он, как и я, хочет только одного: танцевать. И тот пар, что он выплеснул на меня и Рона за ужином, объясняется, скорее, этим, а не чем-то иным»[308].

Какова бы ни была роль Грэм в этих и последующих событиях, Рудольф обвинял во всем Протаса; ведь ни для кого не было секретом, что Марта и шага не делала, не посоветовавшись с ним. Со временем ей стало не хватать Рудольфа. Она говорила о нем «с огромной любовью». Протасу запомнилось, как за два года до смерти страдавшая артритом Грэм решила написать артисту письмо, и каких усилий это ей стоило. Пальцы Марты сделались такими узловатыми, что она могла держать ручку в правой руке, только придерживая кулачок левой. И тем не менее, по свидетельству Протаса, Грэм написала аж пять черновиков, опасаясь, что «Рудольф не поверит, что письмо от нее, если она его не убедит». Ответа Марта так и не получила. Хотя неизвестно, попало ли то письмо в руки Рудольфа или нет. Они больше никогда не разговаривали друг с другом.

В 1988 году Нурееву исполнилось пятьдесят лет, и ведущие балетные труппы мира поспешили воздать должное танцовщику, наконец-то засыпав его приглашениями, от которых так долго воздерживались. Оглянувшись в прошлое, балетный мир пожелал его почтить и восславить за все, чего он достиг. Но сам Рудольф продолжал смотреть в будущее и строить новые планы. Королевский балет пригласил его в Лондон – станцевать в январе в «Жизели». «Кого бы он хотел видеть в качестве своей партнерши?» – спросили Рудольфа. Все еще уязвленный «изгнанием» из труппы (а именно так он это воспринимал) сразу же после ухода Фонтейн, Нуреев вознамерился продемонстрировать Лондону свои парижские успехи и представить Сильви Гиллем в ее дебюте в «Ковент-Гардене»[309]. «Жизель» была первым балетом, который Рудольф и Марго станцевали в дуэте. Теперь Нуреев был на семь лет старше Фонтейн на момент их совместного дебюта, а 23-летняя Гиллем была в том же возрасте, что и Рудольф в том далеком, 1962 году.

Если не считать отзыва Клемента Криспа, назвавшего его «иконой романтической страсти», рецензии других критиков о Нурееве были далеко не лестными. Весь успех достался Гиллем, чей виртуозный танец очаровал зрителей. При вызове на поклон Рудольф подталкивал ее вперед подобно горделивому родителю, а потом стоял рядом с ней у служебного входа, раздавая автографы.

Чтобы отметить его день рождения 17 марта, Барышников пригласил Рудольфа танцевать «Жизель» с «Американ балле тиэтр» в Лос-Анджелесе. И хотя Нуреев все еще оплакивал уход матери, скончавшейся месяцем ранее, настроение у него, похоже, было приподнятое. В тот вечер Герберт Росс и Ли Радзивилл устроили для него званый ужин при свечах в доме Росса[310]. В числе гостей были в основном старые друзья: Барышников, Дус, Уоллес, дочь Армен Бали Жаннетт Этеридж и Джон Тарас, подаривший Рудольфу новую биографию Баланчина, которую он написал в соавторстве с Ричардом Баклом. После ужина Рудольф позировал перед фотокамерой Тараса, игриво водрузив на голову цветочный венок и приняв позу Диониса.

Тот год оказался богатым на почести,