был очень противоречив, во многих местах он высказывает интереснейшие догадки, подчас становится и на стихийно-материалистические позиции. Этим объясняется и тот факт, что академику Шишмареву и профессору Жирмунскому в их статьях без особого труда удалось набрать достаточное количество цитат, чтобы придать Веселовскому “околомарксистский” вид. Но если мы берем наследие Веселовского в целом, выделяем в нем ведущую тенденцию, то должны отчетливо сказать, что она остается далекой марксизму, она ведет (и с годами все больше и больше) к идеализму, объективизму. Значит, заранее обречены на неудачу всякие попытки двигаться вперед, “опираясь на Веселовского, с девиацией на марксизм”.

Значит ли это, что Александр Веселовский должен быть полностью сдан в архив? Нет, не значит ни в какой мере! Мы не отказываемся от наследства Веселовского, оно законно принадлежит нам. Но нужно уметь пользоваться им с марксистских позиций, как В. И. Ленин учил материалистически читать Гегеля. Только тогда мы можем определить истинные научные масштабы работ Веселовского, можем взять тогда из его наследства то, что действительно поможет двигать нашу науку вперед.

Важность этого пересмотра наследия Веселовского определяется прежде всего тем, что отзвуки его идей еще слышны в книгах и статьях некоторых советских литературоведов. Одно из наиболее ярких тому доказательств – вышедшая недавно книга профессора В. Я. Проппа “Исторические корни волшебной сказки”, в которой автор использует метод оперирования абстрактными схемами Веселовского»[1688].

И после упоминания работы В. Я. Проппа авторы добрую треть своей обширной работы посвящают критике его монографии. С профессором Ленинградского университета партийные литературоведы расправляются без особых церемоний, уже не испытывая особенного стеснения:

«Проблемы, затронутые В. Я. Проппом, еще не решены нашей фольклористикой. Тем обиднее была неудача советского ученого-фольклориста, неудача, обусловленная порочными методологическими установками автора.

Казалось бы, работа В. Я. Проппа должна была бы разоблачить антинаучность “теорий” буржуазных ученых, вскрыть философию сказки, показать обусловленность сказки конкретными условиями социальной жизни народа. Однако ничего этого нет в разбираемой книге.

Уже первая глава книги, озаглавленная “Предпосылки”, заставляет насторожиться. Хотя здесь и поминаются имена Маркса и Энгельса, но, по сути дела, речь идет отнюдь не о марксистских, а о собственных пропповских предпосылках»[1689].

Перечисляя свои претензии, авторы погружаются в область методологии, находя ее порочные корни:

«Плохую услугу окажет В. Я. Проппу тот, кто будет говорить о частных ошибках, а не о порочности его основных исходных положений. Все эти частные заблуждения обусловлены тем, что исследование толчется в заколдованном кругу: обряд – сказка. А нужно было выйти за пределы этого круга. Надо объяснить сказку из определенных условий социальной жизни, раскрыть в ней исторически обусловленные идеалы трудового народа, выявить тенденцию стихийно-материалистического мышления масс, показать ее социальную функцию. Таким только и мыслится подлинно научное исследование о сказке.

Спору нет, нельзя отрицать начисто связь между сказкой и обрядом, эта связь, несомненно, была, но не ею одной определялись содержание и форма сказки. Пропп же, замкнувшись в изолированном ряду формальных сопоставлений, повторяет старую ошибку Александра Веселовского, который тоже, беря литературный факт, в конечном счете не мог проникнуть в его сущность, не мог раскрыть его во всех связях и взаимозависимостях.

От Александра Веселовского у В. Проппа и метафизическое представление о развитии сказки. ‹…› То положение, которое можно было вывести из работ Александра Веселовского – “идеи тленны, формы вечны” – господствует фактически и в книге В. Я. Проппа. Именно этим можно и нужно объяснить тот факт, что исследование В. Я. Проппа ведется только по формальному принципу, блуждает в дебрях схоластических, абстрактных сопоставлений и аналогий.

Буржуазный объективизм, то есть неуменье выделить ведущую, прогрессивную тенденцию развития и с этой точки зрения осветить весь процесс, заводит В. Я. Проппа в тупик. Он идет на поводу у буржуазных ученых-идеалистов типа Фрезера, Тэйлора, Фробениуса, Вундта и других, представлявших людей доклассового общества какими-то мистиками, философствующими идеалистами, некими Иммануилами Кантами в звериных шкурах.

Немарксистский подход в разрешении национального вопроса приводит В. Я. Проппа в лагерь буржуазного космополитизма. В результате русская народная сказка объясняется не конкретно историческими особенностями нашего народа, а выводится из самых отдаленных и во времени и в пространстве зарубежных образцов. Достойно удивления то рвение, с которым В. Я. Пропп старается буквально вытравить национальные черты в русских сказках, сводя всё к мифу и обряду зарубежных народов. Так, русское гостеприимство, отраженное в сказке, оказывается, означает ритуал похорон из египетской “Книги мертвых”. Даже говоря об эпизоде, когда баба-яга кричит: “Фу-фу, русским духом пахнет!”, – Пропп прилагает массу усилий и комбинаторских способностей, чтобы доказать, что это не русский дух, а запах живого человека вообще, попавшего в царство мертвых. Научные результаты подобных конструкций ничтожны, но зато политический вред подобных отрицаний национальной оригинальности русской сказки очевиден.

Книга В. Я. Проппа наглядным образом свидетельствует о неизбежности тупика, в который заведет исследователя пребывание на ложных, антимарксистских исходных позициях. Не “опираясь на Веселовского с девиацией на марксизм”, а только полностью, до конца, освободившись от старых, ошибочных, уже давно отвергнутых ходом истории и науки установок, только целиком утвердившись, как марксист, как представитель самого передового, подлинно научного мировоззрения, может ученый успешно двигать науку вперед.

Наша большевистская партия и лично товарищ Сталин с особой остротой поставили вопрос о повышении уровня всей нашей идеологической работы. Советские ученые призваны народом и партией смело двигать вперед науку, завоевывая новые и новые ее области, должны бесстрашно давать отпор всем нападкам и наскокам со стороны лагеря буржуазных империалистов, беспощадно разоблачать лживость и антинаучность буржуазных фальсификаторов науки.

Все это в полной мере относится и к литературоведению. Все области истории и теории литературы – это боевой фронт, где мы даем беспощадный бой всем силам реакции, всему отсталому, тормозящему дальнейшее развитие науки»[1690].

Такой сильный удар по В. Я. Проппу был особенно неожиданным – ведь даже В. М. Жирмунскому, «попугаю Веселовского», практически не досталось в этой дискуссии в «Октябре». Для Владимира Яковлевича такая отповедь влекла серьезные последствия. Обвинение же в пособничестве лагерю «буржуазного космополитизма» лишь в начале 1949 г. приобретет характер приговора.

Сравнение выступлений И. С. Галкина и С. В. Кафтанова с четырьмя статьями из журнала «Октябрь» демонстрирует диссонанс. Но жизнь вносила свои коррективы – на многочисленных собраниях в Ленинградском университете и Пушкинском Доме покойного академика начали избивать. А приведенная в статье И. Дмитракова и М. Кузнецова поговорка «Мертвый хватает живого»[1691] пошла в жизнь: начали оскорбляться его ученики и вольные или невольные последователи.

О.