письменных свидетельствах. Близкий к царской семье П.А. Плетнев в вещих, получивших смысл пророчества словах сообщил своему другу В.А. Жуковскому о впечатлении, произведенном этим событием в русском обществе: «Две утраты, столь горестные для семейства Царского, теперь облегчены явлением на свет сына цесаревича. Траур снят… Новый Александр должен внести с собою в семью наследника все радости, какие соименный ему Император некогда внес в сердце Екатерины. Нам не увидеть этого будущего, которое так таинственно и значительно. Чем некогда сделается Россия?».

Новорожденный Великий Князь был здорового и крепкого сложения. Кормилицей его была крестьянка села Пулково Царскосельского уезда Екатерина Лужникова. У маленького Саши – так звали его в семье – был вздернутый кверху носик и большие круглые глаза, смотревшие прямо вперед, но взгляд был ласковый и добрый. Чертами лица малютка напоминал прадеда Императора Павла, что очень нравилось Государю, благоговейно чтившему память отца. Как старшие сестра и брат, младенец рос на попечении нянь-англичанок, которых при дворе наследника было три: Мария Юз, Томасина Ишервуд и Екатерина Стуттон. Надзирательницей над ними состояла С.Я. Поггенполь. На попечении нянь дети оставались до семилетнего возраста.

Цесаревна Мария Александровна сама руководила воспитанием своих малюток. Заботливая мать проводила в детской большую часть своего времени и входила в мельчайшие подробности ухода за детьми. Крайне чувствителен был к их нежностям, поцелуям и отец, навещавший их по несколько раз в сутки. Каждое утро няни носили их к дедушке и бабушке, «ан-папа» и «ан-мама», как лепетали маленькие внуки на своем детском языке, пожелать им доброго дня не только в Зимнем дворце, где семья наследника жила под одною кровлею с Императором, но и в Царском Селе, Петергофе, двух летних резиденциях. В семейной жизни цесаревича и его супруги дети занимали первое место. Это лучше всего видно из писем, которыми обменивались родители во время частых отлучек наследника. Письма Александра Николаевича к Марии Александровне дышат любовью к ней, и в каждом из них непременно упоминается о детях, которых наследник называет «своими милыми крошками».

Летом 1845 года, сопровождая Николая Павловича в инспекционной поездке по югу России, цесаревич в день своих именин в храме, близ Гомеля, как писал супруге, «молился Богу за нашего маленького шестимесячного именинника, да сохранит нам его Господь!… То, что ты говоришь мне о нашем ангеле, – писал он из Елизаветграда несколько дней спустя, – доставило большое удовольствие “старому папашке”. Как идет воспитание Никсы? Стал ли он послушнее и менее плаксив? Послезавтра ему уже минет два года. Бог да сохранит нам этого милого мальчика. Я всегда трепещу при мысли о предстоящей ему судьбе». В Москве наследник едва сдерживал свое нетерпение поскорее вернуться к семье и убеждал цесаревну с наступлением осенних холодов беречь от них детей. «Надеюсь, – писал он, – что у них уже вставлены двойные рамы. В настоящую пору года это необходимо» (Татищев С.С., 2003).

Весной 1847 года семья цесаревича увеличилась рождением третьего сына, Великого Князя Владимира, названного родителями этим именем в память Равноапостольного просветителя Русской земли. Вскоре после того супруги предприняли поездку за границу для посещения Гессенского двора в Дармштадте и для лечения цесаревны водами в Киссингене. Лето 1848 года двор безвыездно провел в Царском Селе, где были приняты самые строгие меры для охраны членов царствующего дома от занесения свирепствовавшей в Петербурге и по всей России холеры.

Следующий 1849 год был обилен происшествиями и радостными, и горестными для семьи. 2 января у наследника родился четвертый сын, Алексей. Имя, данное ему, должно было увековечить память о рождении его державного отца в Москве. «Господь даровал мне сына, – писал по этому поводу наследник Митрополиту Филарету, – преисполненные благоговением к московскому Первосвятителю и молитвеннику земли Русской, в обители коего я родился и у раки коего восприял я святое крещение, мы нарекли его Алексеем» (Татищев С.С., 2003).

В начале апреля родители снова расстались с детьми и отправились с Государем в Москву для присутствия на торжестве освящения нового Кремлевского дворца. Вскоре по возвращении в Царское Село их постигло семейное горе. Начиналась венгерская война, и цесаревич готовился во главе вновь образованного под его начальством гвардейского пехотного корпуса выступить в поход к западной границе. В это время старшая дочь, восьмилетняя Великая Княжна Александра, предмет обожания родителей, занемогла скарлатиной и после продолжительной болезни 16 июня скончалась на руках безутешных матери и отца[203]. Смерть ее была тяжким ударом для Александра Николаевича и Марии Александровны. И хотя к этому времени в семье родилось еще три сына, а смерть детей в ту эпоху была обычным явлением, потеря дочери стала трагедией для матери. Она писала: «Отныне наше счастье уже не будет полным, но оно будет тем, чем должно быть счастье на земле: к нему всегда будет примешиваться чувство сожаления, но вместе с тем и надежда, что Господь по милосердию своему приведет нас туда, куда раньше нас последовал наш ангел…» (ГАРФ, Ф. 641, оп. 1, д. 113).

Как глубока и продолжительна была скорбь отца, можно заключить из того, что с ее кончины он постоянно носил на себе портрет Сашеньки. В спальне над постелью Александр хранил ее детские одежды и, когда находился в Петербурге, до конца своей жизни, каждую пятницу – день смерти Великой Княжны Александры – отправлялся в Петропавловский собор и молился на ее гробнице.

Об осложнениях инфекционного процесса и непосредственной причине смерти Великой Княжны объективно высказаться невозможно, так как исследование тела не производилось.[204] Почему? Особенности отношения к исследованию трупов умерших в XIX веке детей – членов Дома Романовых осторожно затрагивала Императрица Елизавета Алексеевна в письме от 21 июля 1808 года к своей матери, герцогине Баденской: «…дети после смерти не бальзамируются… здесь это не принято, и ее (дочь Елизаветы и Александры I – Лизиньку, – Ю.М.) не вскрывали; с одной стороны… не хотелось бы, чтобы столь дорогое мне маленькое тело было осквернено руками хирургов, а с другой, иногда мне кажется, мои страдания были бы легче, знай я истинную причину того, почему она меня покинула, особенно, если бы были представлены доказательства, что никакое искусство врачей не могло ее спасти…» (Васильева Л.Н., 1999).

Страшное потрясение ухудшило самочувствие цесаревны, не выдержавшее ни напряжения сил во время ухода за дочерью, ни самой потери. Для укрепления здоровья врачи предписали цесаревне морские купанья в Ревеле. Наследник отвез ее туда с четырьмя сыновьями, а сам поехал догонять корпус, следовавший в Варшаву. Во время двухмесячной разлуки с семьей он в ежедневных письмах постоянно упоминал о