Шрифт:
Закладка:
Иван
Уже просыпаясь, Соня успела увидеть сон. Был он короткий и неспокойный. Снилась ей река, по которой поднимались корабли. Старые, ржавые, с жёлтыми от воды бортами. И чёрными от сажи трубами. Вставали посреди реки и отчаянно сигналили. С бортов в воду спрыгивали моряки – утомлённые, небритые, от этого злые и решительные. Добирались вплавь до берега, выбредали на песок в тяжелой одежде, разбитых ботинках, шли по причалу, гневно оглядываясь на корабли, а те и дальше трубили, трубили так громко, что она окончательно проснулась.
В доме все спали. Она тихо выскользнула из-под одеяла. Ночи стояли тёплыми, они спали совсем без одежды, им это нравилось, нравилось просыпаться и находить всё таким, каким оно должно быть, неприкрытым и лёгким. Он спал лицом на восток всю ночь – глубоко и неподвижно. Суннит какой-то, – подумала Соня, натянула футболку и вышла из комнаты. В гостиной спали родственники. Вчера она пыталась запомнить, кто есть кто, у кого какое имя, но безнадёжно: все они держались скопом, спали покатом, как паломники, строго придерживаясь семейных предписаний и иерархических устоев. Мужчины втроём теснились на диване, между ними безнадёжно застрял чей-то племянник – рыхлый и робкий, стиснутый с боков старшими, как бобслеист. Женщины лежали на расстеленных на полу верблюжьих одеялах. Мужчины одежду не снимали, спали в праздничных штанах и сорочках, один даже галстук с вечера не снял, чтобы утром не мучиться. Женщины спали в тёплых халатах, поставив в головах привезённые с собой из дому тапочки. Легли рано, спали крепко, во сне не кричали. Соня неожиданно вспомнила, что, кроме футболки, на ней ничего нет, неслышно прикрыла дверь. В детской на раскладушке спал дядя Гриша. Спал так, как спят герои, – разбросав постель и застыв в какой-то дикой позе: головой закопался под подушку, левую руку зажал худыми ногами, правая пряталась где-то под раскладушкой. Одеяла лежали на полу, как забытый десантником парашют, простыня свисала с ноги, как сорванный с вражеской администрации флаг, челюсть плавала в стакане с водой, на стуле. Ночью – она слышала из соседней комнаты – дядя Гриша тяжко крутился на раскладушке, как грешник на адском огне, стонал, плакал, вскакивал, время от времени хватая стакан с челюстью, жадно пил, а потом долго отплёвывался. К утру успокоился и высоко высвистывал синими губами тёмную призрачную мелодию для лунатиков. Соня прошла в ванную, закрылась. Сбросила футболку. Влезла в ванну, пустила горячую воду. Пока они будут спать, – подумала, – у меня есть время. У меня есть время, – поправилась, – пока они будут спать.
Вода касалась кожи, делая её тёплой и чувствительной. Хочется нежности, – подумала Соня, – хочется секса, хочется кофе с молоком. Когда выходила, наткнулась на него. Он, оказывается, почувствовал, что её нет, проснулся и отправился на поиски. Стоял под дверьми ванной, ожидая, когда она закончит. Как только открыла, затолкал её обратно и принялся стягивать с неё футболку. Кстати, – подумала Соня и помогла ему. А как только он удобно примостил её на ванне, поддерживая одной рукой, пытаясь стянуть с себя майку другой, кто-то легко и неуверенно постучал в дверь. При том что двери не закрывали. Они остановились, Соня прислушалась, он заскрипел зубами. Снова постучали. Чёрт, прошипел он, отпустил её, кинул ей её футболку и открыл. На пороге стоял племянник. Со сна ещё более рыхлый и робкий. Стоял в женской ночной сорочке и синих спортивных штанах, переступал нетерпеливо с ноги на ногу. Соня успела прикрыть колени футболкой, чтобы закрыть от малого хоть что-нибудь. А вот он прикрывался лишь рукой, да сколько там той руки, поэтому племянник смотрел на него пристально и испуганно, всё более нетерпеливо топчась на месте. Какое-то время все молчали, первым не выдержал он.
– Соседние двери, – сказал с нажимом, высунулся в коридор, клацнул нужным выключателем, вернулся назад, прикрывая за собой двери.
Попробовал забрать у неё футболку, но Соня твёрдо отвела его руку, оделась и пошла на кухню. Он остался. Соня подумала, что и отпустил он её чересчур грубо, когда малый стал ломиться, и футболку бросил чересчур резко, и всё это так некстати, хотя, по большому счёту, какая разница? Никакой. На кухне, подвешенное на люстру, висело её свадебное платье. Соня взялась за кофе. День будет долгий, – подумала. И радостный, – добавила.
Родственники проснулись как-то все сразу. Возможно, племянник пришёл и сообщил радостную новость, что молодые уже на ногах, а потому надо подниматься и начинать с божьей помощью день, а может, дядя Гриша взял очень высокую ноту, но она едва успела проскользнуть со своим кофе в комнату, как коридор наполнился голосами и топотом: мужчины брились – все трое одновременно в тесной ванной, прижав племянника спинами к стиральной машине. А если бы и отпустили, то он никуда бы не пошёл: мужское поведение требует сплочённости, поэтому он только смотрел, как взрослые торопливо скребут кожу одноразовыми станками, пуская первую кровь этого утра, сурово морщась, но не жалуясь. Женщины шумели на кухне, ходили вокруг платья, отчаянно всплёскивая руками, мол, и платье короткое, и времени очень мало, и ничего не успеем, а то, что успеем, все равно нам не удастся. Что-то начали жарить, что-то резать, запахло мясом и солнцем. Из детской выплыл дядя Гриша в длинных боксерских трусах, щедро усеянных белыми цветами, держа под мышкой гладильную доску, похожий на сёрфера, выбравшегося на утренний пляж в ожидании волн и подвигов. Соня сидела в своей комнате, смотрела в окно и пила безнадёжно остывавший кофе. Когда он вернулся, она ещё даже не оделась.
– Волнуешься? – спросил.
– А то, – ответила Соня. – Как впервые.
Он недовольно скривился, хотя всё было честно – он в свои тридцать два женился в первый раз, она в её тридцать четыре подозревала, что в последний.
– Сень, – обернулась к нему, – может, ну его? Давай я приготовлю омлет, накормим твоих и отпустим с богом.
– Да ну, ты что, – перепугался Сеня, – они же от меня откажутся. Ты думаешь, это мы с тобой женимся? Это они женятся.
