Поезд, чуть подрагивая, уносил меня в ночь. Куда? Зачем? Я лежал на верхней полке и смотрел в окно, где пространство распадалось на тысячи осколков: яркие стекляшки элизий – городов, тёмные нашлёпки ферм, неуклюжие ящики предприятий – всё мимолётное на секунду проявлялось из чужого бытия и тут же бесследно исчезало в темноте. Земля стряхивала их с себя, и они разлетались, исчезали, как мусор, в трубе мощного пылесоса времени.

Вот и меня засасывает куда-то. И ничего не сделаешь. Думал ли я когда-нибудь, что такое возможно? Нулевой уровень! Я – ничто, я – мусор, меня нет. Я исчез из жизни на целых три года! Может быть и навсегда. Возвращение возможно только по рекомендации моих надсмотрщиков, не зря же в решении суда такая оговорка. Как же теперь? Как я буду жить-то дальше? Копать ямы, мыть полы? И очень хорошо копать и отлично мыть. Ходить с опущенной головой, не смея лишний раз и слова сказать, чтобы не испортить будущую рекомендацию? Но даже для этой работы нужно иметь хотя бы третий уровень, – усмехнулся я. – А у меня нулевой. Я – изгой. Моё время остановилось. Я вычеркнут из общества, во мне больше не нуждаются. И не просто вычеркнут, у меня забрали всё: моё время и свободу им распоряжаться, право принимать решения, свободу быть самим собой, в конце концов! Я никто. Отброс общества.

«Моё время кончилось, время кончилось, время кончилось», – под едва уловимый стук колёс оглушительно билось в голове. В полубреду провёл я свою первую ночь в поезде. Он стал моим прибежищем, тесным и душным, подрагивающей на рельсах клеткой, в которую я был заперт вместе с ещё тремя десятками разновозрастных мужчин.

Я лежал на жёсткой металлической полке, которую остро ощущал всем телом. Не спасал даже матрас из тонкой синтетики, брошенный на неё плоским блином. Он хотя и был чем-то набит, но это что-то до такой степени истрепалось, что превратилось в скомканные плотные узлы. Не ночь, а пытка какая-то. Как не повернись, то узлы впивались в тело, то стылость лежака не давали уснуть. В вагоне холодно, но это не приносило свежести, не уничтожало запах. Этот запах! Тошнотворный, кисло-затхлый запах давно не мытого тела, неустроенности, безнадёги и несчастья. Он заполнил всё, и я сам уже пропитался им насквозь. Запах вперемежку со стонами, всхлипами, кашлем, скрежетом зубов, шептанием, сопением и миазмами, испускающими десятками мужчин. Запах вперемежку с обрывками сна, куда я на секунды проваливался и, вздрогнув всем телом, пробуждался, дико озираясь вокруг. Явь вперемежку с бредом такой стала моя жизнь. Такой она и будет теперь всегда. Безнадёжность тоской сдавила грудь, слезы наворачивались на глаза. Только к утру я смог забыться.

***

Утром меня разбудил грубый окрик, усиленный громкоговорителем:

– Подъем! Подъем! Внимание всем. У вас тридцать минут до завтрака. Помывка. Уборка постелей. Места с первого по пятнадцатый – туалет и душевая в начале вагона по ходу поезда, с 16 по 30 – в конце. Через тридцать минут душевые будут закрыты! – громкоговоритель кашлянул и умолк. А по вагону заходили конвоиры, со всех сторон послышались крики:

– Подъем! Подъем! – поторапливали они нас.

Арестанты, толкаясь и огрызаясь друг на друга, быстро выстроились в очереди. В душевые конвоиры впускали по четыре человека. То, что я увидел, когда очередь дошла до меня, так поразило, что отбило всякое желание воспользоваться ею, и я непроизвольно замер на пороге. Но толчок в спину и возглас:

– Давай быстрее, не задерживай! – избавил от колебаний.

Душевая комната была довольно большая и светлая. Слева под самым потолком во всю стену проходила решётчатая щель, через неё голубело небо, и лился яркий свет, напоминавшие, что где-то там сейчас лето. На стене под щелью-окном четыре душевые лейки над крохотными деревянными настилами и низкими пластмассовыми табуретами рядом. Напротив – четыре унитаза. А у противоположной от входа стены, четыре пластмассовых тёмно-синих железных стула. В такой же цвет были выкрашены и стены душевой.

– Быстрее поворачивайтесь! – проворчал конвоир, побросав полотенца и комплекты чистого белья метками кверху на стулья. – Смотрите внимательно! На белье номер вашего места. Подобрано по размеру. Не путайте! Я потом бегать менять не буду! До конца в нём поедете.

И, подойдя, к рубильнику гаркнул:

– Через семь минут воду отключу, кто хоть в мыле будь! – и дёрнул рубильник.

Мою оторопь сменил страх, что я не успею помыться за семь-то минут, и смыть с себя всю вонь, которой пропитался за ночь. И, видя, что мужчины не обращают внимания друг на друга, кто бросается к унитазу, кто нервно спеша, стягивает с себя одежду, кое-как бросает её прямо на пол перед стульями и встаёт под душ, последовал их примеру.

Никогда не думал, что простая вода и в таком месте может принести столько наслаждения! Упругие прохладные струи били, остужая голову, омывая тело. Казалось, вместе с водой стекает старая кожа, и я, как змея, обновляюсь. Как хорошо и свободно дышится, а если зажмуриться, то можно подумать, что ты дома и что все хорошо, все как обычно. Да и потом! Что это я разнюнился? Подумаешь три года! Ничего. Мы ещё посмотрим. И вообще, может в Уральский везут. Жаль, что узнать, куда меня отправляют, так и не удалось. Хотя, конечно, это дурь, не стоит зря лелеять себя надеждой.

Внезапно шум воды оборвался. Я открыл глаза. Надзиратель стоял около рубильника, уперев руки в боки, и сердито смотрел на меня.

– Хорош мечтать! Ты сейчас у меня голый пойдёшь на место! Сколько можно ждать?

Я поспешил к свободному стулу, на ходу вытираясь. Мои напарники торопясь, натягивали на влажные тела одежду, застревая в рукавах и отдирая, прилипающие к спинам робы. Мельком взглянув на номер: – «Моя», – мелькнуло в голове, – и стал быстро одеваться.

***

На завтрак, нас, разомлевших после душа, повели на второй этаж поезда, так же выстроив в два ряда – через начало и конец вагона. Столовая мне понравилась. Хотя и без скатертей, но небольшие квадратные столики на четыре человека вполне чистые. Я замешкался, добриваясь, и вошёл в столовую последним. Осмотрелся. Куда бы сесть? Все места были уже заняты, оставалось только одно в самом конце столовой в углу между окном и стеной, за маленьким на два места столом. Там уже сидел пожилой мужчина, прикрыв глаза, он перебирал чётки.