Пленник смотрел вдаль. Перед его взором расстилалась степь, а вдали виднелись голубоватые холмы. Да, он хотел бы увидеть свою девушку. Она осталась там, на позициях. Она его ждёт. Они вместе ушли в ополчение с последнего курса, когда началась война. Александр не хотел, чтобы она, его Ольга, тоже шла на войну, но она настояла.

– Чем я хуже тебя? – спросила она. – Разве я не удержу автомат? Разве я меньше твоего люблю родину? И, в конце концов, мы будем вместе.

Последний аргумент был решающим.

– Молчит, сука! Бить дальше – копыта откинет, удовольствие испортит. Нет, сепар, больше мы тебя бить не будем. Не доставим тебе такого удовольствия. Времени больше нет. Я тебя последний раз спрашиваю: будешь говорить? Ты подумай! Ты можешь купить себе жизнь! Жизнь! Понимаешь? А цена – сказать, что я требую.

Что этот долговязый атошник и те двое знают о жизни и её цене?! Пленник перевёл взгляд на лицо атошника и, разлепив ссохшиеся губы, сиплым голосом вымолвил:

– Монтень!

– Шо? Какой Монтень? Чего Монтень?

Атошники переглянулись.

– Это на каком языке? – спросил долговязый. – Может, ты нерусский?

Они отошли от пленника и зашептались. Никогда в жизни не слышали эти трое о Монтене. Как и о многом другом. Однажды, ещё за два года до войны, Александр сидел в своей комнате за компьютером, когда к нему в дверь постучалась мать. Она вошла, держа в руке томик «Опытов» Монтеня.

– Послушай, – сказала она, опускаясь на стул, – как Монтень замечательно сказал! – И она прочла – «Не за всякую цену можно купить себе жизнь!» Правда, здорово сказал? – спросила она сына.

– Надо обдумать, – ответил он.

А вот теперь некогда обдумывать. Надо поступать. Атошники вернулись.

– Ты русский или иностранный наёмник? – спросил долговязый.

– Я русский, – ответил пленник едва слышно. И добавил: – Я из Донбасса.

– Ну, тем хуже для тебя! Если бы ты был наёмник, тебя можно было бы выгодно обменять. Надумал говорить, что требую? Покупаешь жизнь?

– Нет!

– Ну и дурак! – С этими словами долговязый ударил пленника в лицо. – Ты сам выбрал, так что получай! Сиди и смотри! Ребята, ройте ему могилу!

Мыкола и Петро отцепили от поясов сапёрные лопатки и, прикинув размеры, принялись копать землю рядом с пленником.

– Смотри, смотри, сепар! – приказал долговязый. – Это твоя могила! Твоя! Ты в неё ляжешь живым! И мы тебя закопаем, понял? Живым закопаем, понял? А пока они копают, прикинь, ещё не поздно. Может, заговоришь!

Пленник смотрел, как ему копают могилу. Он был спокоен. Долговязый стоял и ждал.

Они думают, что он расплачется, запросит пощады, будет их умолять, скажет то, что они требуют. Никогда! Неужели они этого не понимают? Жаль маму! И Олю жаль! Жаль, что он не успел познакомить маму с Олей. Вдвоём им было бы легче переживать его смерть. Господи, взгляни на меня! Пошли чудо, Господи! Накрой это место миномётным огнём! Прямо сейчас!

Пленник не замечал, что его губы шевелятся, творя необычную молитву. Долговязый, внимательно наблюдавший за его лицом, сказал:

– Да ты, сепар, никак молишься? Ты шо, верующий?

Он наклонился, рванул ворот куртки пленника и обнажил его грудь. На груди лежал серебряный крест на серебряной цепочке, обвивавшей крепкую загорелую шею пленника.

– Эй, пацаны, да он верующий! – крикнул долговязый. – Вот сука! Веру нашу православную присвоил! Бог за нас, понял, сепар! Если бы он был за вас, то ты бы не попался!

«А сколько ваших попалось, – думал пленник. – Сопли пускали! Богом клялись, что их заставили идти воевать против Донбасса. Боже, за кого Ты на самом деле? Или Ты наблюдатель над схваткой? Или всё идёт по Промыслу Твоему, а Промысел Твой нам неведом? Боже, укрепи меня! Дай мне силы вынести всё это молча!»

В пленнике боролись животная жажда жизни и человеческое достоинство. И он всё просил и просил Бога, чтобы человеческое достоинство в нём победило.

«Боже, – молил он, – дай мне силы! Укрепи меня! Укроти во мне эту жажду жизни! Я не животное, Господи! Я – человек!»

– Петро, – скомандовал долговязый, – сорви это! – И он указал пальцем на крест пленника.

Петро бросил лопату и подошёл. Наклонился и, порвав цепочку, выпрямился, держа крест на широкой ладони крестьянина.

– Серебро! – пробормотал он. – Продать можно.

Он вернулся к лопате, сунув крест с цепочкой в нагрудный карман.

– Сепар, а сепар, открой глаза! – приказал долговязый.

Тёмные ресницы пленника дрогнули, но глаз он не открыл.

– Живой!

У долговязого внезапно задёргалось от ярости лицо, но он сдержал себя.

– Ладно, так слушай, быдло донбасское! Сепар дохлый! Вата использованная! Мы всё равно вас добьём! Это наша земля! И мы её отвоюем! А вас всех перестреляем! Всех! До одного! И родственников ваших! И знакомых! И баб ваших, чтобы не плодились! Чтобы неповадно было! И будет здесь пустыня! А когда дух ваш выведем, мы эти земли настоящими украинцами заселим! Патриотами! Понял, сепар? По-нашему будет!

Пленник пошевелил губами. Он что-то хотел сказать. Долговязый наклонился, чтобы услышать. И услышал:

– Не будет!

Долговязый бил пленника ногами, пока не устал. Но бил аккуратно, сдерживая ярость, чтобы не убить раньше времени.

Когда яма была готова, он спросил:

– Не передумал, сепар?

Пленник ответил:

– Нет!

– Ты не думай, что так легко отделаешься, – злобно сказал долговязый. – Ты меня достал! Ребята, начинайте!

Они долго мучили и терзали его, как обещали. Сначала он кричал от боли и унижения. Потом стонал, а потом умолк, сколько они ни старались. Они проверили, жив ли он ещё. Он был жив и в сознании.

– Хватит, ребята, – приказал долговязый. – Свяжите его и кладите!

Мыкола и Петро связали пленнику руки за спиной, подхватили его за руки и за ноги и бросили в яму. Пленник уже не чувствовал боли. Боль куда-то ушла. И вместе с ней ушли животный страх и животная жажда жизни. Он лежал и смотрел в небо. Тучи уже были над ним.

«Должно быть, пойдёт дождь», – подумал он.

Первая лопата земли упала ему на ноги.

– Сепар, – сказал высокий, – ты можешь ещё передумать. Давай! Когда до головы дойдём, будет поздно. Давай!

Ещё одна лопата земли упала пленнику на живот. Они засыпали его, живого. Но ему было уже всё равно. Он не мог купить себе жизнь за ту цену, что предлагали враги. Не мог!

– Ну? – спросил долговязый, когда тело было уже засыпано землёй до шеи. – Передумал?