Сил у меня не было. Посылать было нечего. Мне хотелось сбежать, но Илья тащил меня к дверям реанимации, обещал доктору Гаркуше, что я буду вести себя прилично и не буду рыдать, и, по-моему, был совершенно уверен в том, что Мишка выкарабкается. Он выкарабкался.

Ему еще и полутора лет не было, когда мама сказала: «Ну и намучаешься ты с ним, Нюта, такой бандюган растет; вот точно, с ним ты узнаешь, что такое детская комната милиции».

Миша атаман, донской казак, бабушкина кровь. Он всех нас строит, всеми командует, его невозможно переубедить или уговорить. Он или решил, или нет. Он сам научился играть в шахматы и отказывался учиться читать, он все помнит, и если надо что-то не забыть, то Миша напомнит, не пропустит, сделает. Он всегда знает, что где лежит, кто куда ушел и когда придет, и почему и на кого я должна или не должна ругаться. Он сильный и самостоятельный. Он не умеет быть один и при этом не терпит опеки. Он требует деятельного внимания: вместе в футбол, вместе в кино, вместе бокс.

– Мам, какой в тебе смысл, если ты или на работе, или спишь?

– Мама, папа уделяет мне мало внимания, Лёва все время за компьютером – ощущение, что вы этим довольны?!

– Зина, сколько вас можно ждать? Мы опаздываем в школу.

– Мама, Лёва тебя не предупредил, но он ушел к другу на день рождения, на Полежаевскую.

– Мама, ты что, не в курсе, папа же уезжает, он тебе сто раз уже говорил!

– Ты что так оделась? Опять уходишь? Какие шахматы, мама, иди уже, сегодня у меня футбол…

У Миши сегодня день рождения. Вчера он уложил всю семью пораньше, чтобы день рождения наступил побыстрее, а сегодня с утра разобрал подарки и влетел в спальню со словами: «Мама, эти бутсы мне малы, надо поехать поменять на размер больше, на тридцать четвертый размер, ты понимаешь, что мне надо уже сегодня, чтобы вся футбольная форма была готова к завтрашнему дню?»

Он еще мне покажет, он всем нам еще покажет, что эти казачьи гены вполне могут перешибить интеллигентных ашкеназов, и в семье вырастет тот еще атаман.

Миша должен был победить все недуги. Он победил. Его невозможно ни к чему принудить, с ним можно только договариваться. Его невозможно ничему научить, если он не решил, что именно этому надо учиться. В результате он не говорил до четырех лет, вообще, а на велике научился кататься за пять минут сам – просто сел на двухколесный и поехал, а трехколесный даже не трогал, злился. А единственное, что ему по-настоящему интересно и в чем он разбирается не хуже Ильи, – это футбол.

Мишка крутит всеми. Старшего брата надо слушать? Это кто сказал? Это Лёва ему должен, раз Лёва старше, а Миша вообще никому ничего не должен. На экскурсии надо молчать? Кто сказал? Миша будет задавать вопросы – если ему интересно, и спокойно повернется и пойдет в другую сторону, если скучно рассказывают.

Есть надо тогда, когда голодный, и то, что вкусно, а не по графику и то, что приготовили. Спать надо тогда, когда закончился по телику футбол или «Голос», а не «не позже десяти, так как завтра в школу».

А уж если вы с Мишей общаетесь, то вы общаетесь с Мишей! И не вздумайте параллельно заниматься чем-то еще, смотреть надо прямо на него, в него, в его глаза, не в айфон, вы же общаетесь, в глаза надо смотреть! И на посторонние звуки и задачи не отвлекаться!

Особенно попала под Мишино нахальное магнетическое обаяние няня Зина… Зина ему позволяет все, он – Принц. Он за это говорит, что Зина – бабушка, а он, Миша, – «армян». Зина млеет.

В Мише столько жизни, сколько бывает только в тех людях, которые могли эту жизнь уже не раз оставить. Я спрашиваю: Мишка, а ты счастливый? А он говорит: мам, ты чё, конечно, у меня же есть собака!

Он говорит: мам, вот вы можете делать с папой чего хотите, но я не ел ничего уже четыре часа, и я никуда не пойду, пока мы не поедим. И он не идет, и мы едим. Мишка просит, чтобы я волосы ему ставила стоймя, как у панка, и я не успеваю привести себя в порядок перед работой, но волосы у Мишки будут торчать.

Миша – монстр, но когда я смотрю на него, то мне кажется, что именно Мишка будет тылом для своего нежного, деликатного, интеллигентного старшего брата, который живет на облаке и лишь иногда спускается с небес на землю – поесть и помыться. Я очень на Мишу злюсь, он вообще не слышит, когда я с ним говорю, прет со своими идеями. А Илья говорит: «Что ты злишься-то? Ты присмотрись! Это ж твоя полная копия, клон твой, он же, как и ты, – если упрется, то всех переупрямит».

Правда, а я бешусь. Мишка, этот маленький и надежный трактор, удивляет своей силой, прямолинейностью, бескомпромиссностью и абсолютной уверенностью в своей правоте. А мы все считаем, что счастье – это когда Миша доволен и не выступает. Так вот и говорим: ну вот, видите, даже Миша доволен.

Мишка, ты клевый, и с тобой не скучно и не страшно. Расти давай и становись скорее всем нам защитой. Мне уже очень нужно.

Мамины руки

21 декабря такой же день, как другие. В этот день умерла мама. (Такие тяжелые слова, даже не знаю, что труднее – произнести их, написать или увидеть написанными.)

Она со мной, но до нее нельзя дотронуться. И это самое тяжелое. Нельзя лечь к ней, уставшей после работы, под теплый бок. Нельзя стряхнуть ей крошки с кофты. Нельзя дать ей чашку с чаем, который всегда не такой, как она хочет: то мало сахару, то много лимона, то зачем до краев, то неужели кипятка жалко. Нельзя просто слушать, как она сопит во сне, и жалеть, и злиться, что на хоспис у нее время есть, а вот со мной поговорить – так она дрыхнет. Нельзя погладить ее руки (я лучше всего помню и хочу потрогать именно руки и ухоженные и очень красивые ногти). Я всегда любила трогать ее руки, а она смотрела на них грустно