Оба понимали, что с ними происходит что-то невероятное. Никто из них не торопил события, впереди у них был весь вечер, и вся ночь, и целая вечность!

После ужина Александр сел за рояль, Стеша, облокотившись, встала рядом, и он заиграл.

«Грезы любви» Листа, «Признание» Шумана, и прелестный «Подснежник» Чайковского.

Пальцы его летали, но он не смотрел на клавиши. Вообще не смотрел! Только на нее, и в его взгляде она видела, чувствовала такую нежность, такой восторг и полет души, что самой хотелось летать, кружить, танцевать и целовать эти божественные руки!..

А потом они полезли на крышу – смотреть в телескоп объявленное на сегодня частичное затмение луны.

– Ты знаешь, что в подзорную трубу звезды видно даже днем?

– Что, правда? А ты видел папин сериал, где он прокурора играл? Он там тоже все время на звезды смотрел.

– Конечно, мы с мамой смотрели. Кстати… – он запнулся, понимая, что вовсе это и не кстати, – она мне рассказывала, что ее первый поцелуй… ну, еще в юности, был как у твоего папы в «Пианисте» – на крыше!

– С твоим папой?

– Нет, это было еще до их знакомства.

– А ты… почему это вспомнил?

Они уже не смотрели в телескоп.

Алекс поднял на нее невинные глаза цвета крепкого чая… опустил, снова поднял.

– Ну… нет, ничего… – и снова опустил.

– Боишься сказать?

– Да, то есть… нет, то есть…

– Тогда скажи.

Он приблизил к ней лицо… она было ниже его, но ненамного… и сказал тихо, у самых ее губ:

– Давай поцелуемся…

– Давай, – сказали ее губы.

Эх, жаль, что это была не сцена из мелодрамы – этот поцелуй несомненно стал бы классикой жанра! Начинался он вполне по-русски, как-то даже по-советски, с легкого соприкосновения губ… потом губы прижались сильнее… в ход пошли руки… он приоткрыл рот и обхватил ее губы так плотно, что со стороны их не было видно, и стал нежно присасываться к ним своими (и где только насмотрелся, хотя… у музыкантов такая интуиция!)

И тут Стеша вспомнила: этот американский поцелуй – одними губами – когда-то ее папа показывал на помидоре в «Вечернем Урганте». Она была еще подростком, когда смотрела эту прикольную передачу, было смешно и весело, и вдруг папа показал, как правильно есть помидор, чтобы сок не вытекал – «как при поцелуе». Ее это тогда так заинтересовало, что она, тайком от родителей, несколько раз пересмотрела этот момент, чтоб запомнить – вдруг пригодится!..

Они целовались на крыше бабушкиного дома, дул сильный, теплый ветер, и им казалось, что они летят в открытом космосе! Они отрывались на мгновение, меняли положение лица и снова целовались; они слышали учащенное дыхание друг друга, сквозь которое иногда прорывались какие-то поскуливания…

Она на мгновение отстранилась, чтобы спросить:

– тебе нравится?

– с ума сойти… а тебе?

Он не дал ей ответить, вновь накрыв ее ротик своим открытым ртом – и тут уже она спровоцировала его на французский поцелуй, лизнув его язык своим… он тоже лизнул, она нежно сопротивлялась ему, и это было так невыносимо здорово, что оторваться было физически невозможно!

Разумеется, им казалось, что таких грандиозных ощущений человечество еще не знало, и если бы не они, то и не узнало бы. Ни один из них до этого не испытывал от поцелуев таких странных ощущений, как будто внутри разрывались какие-то сладкие фейерверки…

Ну, заказывали «Пианиста» – получите фейерверки!

Наконец он не выдержал и, рывком сняв с нее майку (ветер моментально унес ее с крыши), с первого раза справился с застежкой на спине. Она откинула голову назад, держась за его плечи, шелковый шлейф ее волос помчался куда-то в сторону вместе с ветром, розовый ротик открылся и часто дышал. Она двумя руками обхватила его голову и крепко-накрепко прижала к своей обнаженной груди.

– о-ой!!… – просто взвыл он, ноги его подкосились, и он упал, увлекая ее за собой.

Надо было видеть со стороны эту колышущуюся на ветру скульптуру из двух тел! Оба они теперь стояли на коленках и уже не целовались, но смотрели друг на друга в упор ошалелыми глазами.

– …что дальше делать?

– …кажется, надо найти кровать…

В этой позиции их и застала мама Оля, случайно проезжавшая тут по своим делам и заметившая свет в доме.

Увидев сию «картину маслом», она от неожиданности окликнула их, чего, разумеется, ни в коем случае нельзя было делать.

Ну ты даешь, старая ворона! – подумала она, но было поздно.

Первым отреагировал Александр, и надо сказать, вполне по-мужски: он развернулся на голос и мигом заслонил собою полураздетую девушку.

Хорошо, что уже стемнело, и Ольга не могла рассмотреть сию скульптурную композицию в деталях. Несколько секунд она постояла, возвышаясь над ними, как Останкинская башня, потом отвернулась, как ни в чем не бывало, подошла к краю крыши и, опершись на каменное заграждение, сказала самым непринужденным голосом:

– Кажется, дождь собирается…

За спиной не было ни звука, ни шевеления.

Превратились в соляные столпы, бедняжки! Ну, выкручивайся теперь, не лежать же им тут вечно. Хотя… может, они бы и не прочь.

Ольга, не обращая (якобы) никакого внимания на остолбеневшую парочку, пошла к лестнице, приговаривая как бы самой себе:

– Что-то ветер поднялся, надо еще успеть Андрея забрать с корпоратива, небось уже готовенький…

* * *

Понятно, что кровать они искать не стали, им просто незачем было это делать, потому что они уже, практически, лежали и не собирались отрываться друг от друга ни на секунду до самого победного конца.

Не то чтобы они были прежде не целованные, нет, бывало у обоих… но ЭТОГО ни у одного из них еще не было. Как-то они умудрились в ожидании друг друга остаться в целости и сохранности. Поэтому то, что должно было произойти, произошло. Прямо тут, на крыше. И было оно, скорей всего, как у всех начинающих влюбленных – жарко, громко и быстро, но им казалось, что это было самое прекрасное из всего, что они когда-либо испытывали в своей жизни, и что ТАКОГО не было ни у кого в мире!..

А кровать они потом, конечно же нашли, и много чего прекрасного и интересного на ней проделали, совершенно не замечая диких завываний ветра за окнами.

Александр засыпал абсолютно счастливый, даже отдаленно не догадываясь, что ему уготовала судьба.