что немецкие войска намерены оставить некоторые ими занятые местности. Такие слухи лишены всякого основания. Население должно в собственных интересах заявлять об этих сочинителях слухов немецким комендатурам. По военным законам лицам, сочиняющим слухи, как и лицам, распространяющим эти слухи, угрожает строжайшее, вплоть до расстрела, наказание. Каждый, кто знает о распространении ложных слухов, обязан указать личность, распространяющую эти слухи, ближайшей германской службе. Кто знает и не укажет лиц, распространяющих слухи, будет наказан наравне с ними».

Газета городской управы расхваливала фашистские порядки, называла немцев благодетелями. Авторы статей и заметок, скрывавшиеся за инициалами и псевдонимами, предрекали скорый приход райской жизни, так как начинается процветание частной собственности. «Она — двигатель восстановления хозяйства»,— писалось в одной их передовой. В другой сообщалось о выпуске обушков и лопат, о восстановлении производства газированных вод. В статье «Чувство личной независимости» анонимный автор писал: «В категории новых чувств, пришедших к нам вместе с германской армией, едва ли не на первом месте стоит чувство личной независимости». И тут же сообщалось: «В 21 час по германскому времени был убит гражданин, не имевший пропуска военных властей». Но это не смущало писаку, он заявлял: «Наряду с твердой уверенностью в железной мощи германской армии испытываешь новое и радостное чувство легкости, неизведанной раньше свободы, чувство личной независимости».

Военные власти, выполняя указание Гитлера, стали выпускать газеты, чтобы лживой пропагандой отвлечь население от истинных целей оккупации.

После побега из-под расстрела трех человек в районе Макеевского шоссе гестаповцы облюбовали старый ствол шахты 4—4-бис на Калиновке. Оберштурмфюрер Граф лично обследовал его. Установил, что шахта не работает с 1921 года. Глубина ствола примерно 360 метров. На одну треть он залит водой. Над ним возвышается красное кирпичное здание в два этажа.

— Очень удобно,— сказал Граф.

Больше сюда гестаповец не приезжал. Каждый день он видел из окна своего кабинета, как загоняют в машину по двадцать обреченных. Солдаты спецкоманды выводили людей во двор, избивали их резиновыми ремнями, палками и прикладами. В кузове сажали спиной к кабине. На последней скамье устраивалось три-четыре конвоира.

В начале 1942 года из Киева пригнали необычную машину. Огромная пятитонка заняла почти полдвора гостиницы «Донбасс». Окованная серым железом, они походила на вагон. Кузов внутри обит оцинкованными листами, часть пола накрыта сеткой. К ней от выхлопной трубы подведены два патрубка. Дверь кузова закрывается герметически.

Возле машины стоял немец двухметрового роста с квадратным лицом и узенькими заплывшими глазками. Увидев Графа, он оскалил зубы и рявкнул:

— Хайль Гитлер, господин оберштурмфюрер!

— Хайль Гитлер.

— Разрешите доложить? Унтер-офицер Вайсбергер шофер этой штучки, прибыл для продолжения службы!

— Желаю успеха,— ответил гестаповец.

Из вестибюля гостиницы вывели арестованных. Граф со следователем Мюлленом, у которого на мундире висел Железный крест, отошли в сторону. От нечего делать оберштурмфюрер стал считать людей. Двадцать первой была женщина с трехлетним ребенком. Их подвели к фургону. Девочка заулыбалась, всплеснула ручонками и воскликнула:

- Мама, мы сейчас поедем кататься!

Женщина схватила дочку на руки, прижала к груди и заплакала. Граф сбился со счета. Его разжалобила наивность ребенка. «Бедное дитя,— подумал он.— Однако порядок есть порядок». Оберштурмфюрер насчитал сорок девять человек. Солдат захлопнул дверь и прикрутил двумя ручками.

— Прекрасно,—произнес Мюллен.

Заревел мотор, но отработанный газ из-под машины не появился. В широкую шоферскую кабину солдат втолкнул двух избитых мужчин, сел рядом с ними, держа наизготовку автомат. Висел автомат и на шее у Вайсбергера.

Тяжело развернувшись, пятитонный грузовик-вагон пополз со двора, словно в нем были не люди, а набитые доверху свинцовые слитки.

Невдалеке от шахтного здания пятитонка разворачивалась и задом подъезжала к двери. Шофер и солдат, наставив автоматы на ехавших с ними мужчин, приказывали открыть дверь машины. Из нее вырывался голубой удушливый чад. Он рассеивался, и глазам открывалась страшная картина. У одних судорога свела пальцы на собственном горле, у других вылезли из орбит глаза, третьи обнялись в последней агонии.

Вайсбергер стрелял поверх голов таскавших трупы и кричал:

— Шнель! Русиш швайн! Шнель! *.

* Скорее! Русская свинья! Скорее!

Те, еле волоча ноги, освобождали машину. Под конец шофер закуривал, дулом подталкивал мужчин к стволу, отходил на два шага и разряжал автомат.

«Душегубка» — последнее достижение немецкой технической мысли,— придала силы оберштурмфюреру Графу. Он носился по городу и давал указания об уничтожении людей. В первый участок приехал с начальником городской полиции Федором Капитоновичем Шильниковым. Не раздеваясь, опустился на стул в кабинете начальника участка Бабенко и сказал:

— Покажите списки евреев.

Бабенко подал папку. Граф полистал ее, отчеркнул ногтем последнюю фамилию.

— Четыреста восемь. Вы считаете, это все? — спросил он.

Подхватился и, не прощаясь, уехал. В пятом участке, где начальствовал Евтюшин, ему показали список на четыреста человек.

Аресты евреев начали в одиннадцать часов ночи. Брали всех: стариков, женщин, детей. К пяти утра их согнали на участки. С рассветом прибыли сотрудники СД. Произвели обыски, забрали вещи. Перепуганных людей построили в колонны и под конвоем повели на Белый карьер. Отстававших били плетками и прикладами. Над толпами висел плач, взлетали крики, раздались стоны. Более трех тысяч евреев загнали за колючую проволоку. Землянок для всех не хватило, хотя в каждую набилось по нескольку десятков человек. Часть арестованных отправили в тюрьму СД. А потом всех обреченных сбросили в шурф. К нему возили в обычных машинах и в «душегубке». Землянки на Белом карьере сравняли с землей.

Уничтожение невинных людей произошло на глазах у всего города. Иллюзии о западной цивилизации рассеивались даже у тех немногих обывателей, которые ждали прихода немцев. Город затаился в молчаливом гневе. Вербоноль и Чибисов написали листовку. Соня катала ее в два приема. У нее устали руки, уже три сотни экземпляров она спрятала под чистой бумагой. Но продолжала катать, мысленно повторяя текст: «Сегодня палачи уничтожают коммунистов, комсомольцев, евреев. Десятками расстреливают пленных бойцов. Потом очередь дойдет и до каждого из нас. Разве мы можем мириться с этим?»

Листовки Леонид принес к Борисову. Там уже бы Шведов и Вербоноль. Андрей Андреевич предложил о организовать спасение военнопленных из концлагеря на Стандарте.

—