Шрифт:
Закладка:
Интересно, что мое присутствие произвело на него такой же обезоруживающий эффект, и я начал узнавать о нем все больше и больше. Я с удивлением обнаружил, что для человека, который, казалось, так комфортно чувствует себя в своей шкуре и так хорошо устроился в американском порядке вещей, мистер Сабелла вырос без того, что я всегда считал само собой разумеющимся: без поддержки семьи. Ребенок итальянских иммигрантов, которые высмеивали его склонность к книгам и любовь к научной фантастике, он чувствовал себя изгоем даже среди своих братьев и сестер. Со временем это подтолкнуло его к поиску убежища в своих мыслях, все дальше и дальше уходя в уединенный мир своего интеллекта. Мы были похожи, хотя и больше по духу, чем по деталям.
Как и остальные мои сверстники, я провел свой выпускной год, поглощенный мыслями об окончании школы, хотя мои взгляды были направлены скорее на государственные школы и муниципальные колледжи, чем на что-то близкое к Лиге плюща. Но была одна школа высшего уровня, о которой я не мог перестать думать: Принстон. Судьба привела меня в Нью-Джерси, в часе езды от места, которое Эйнштейн называл домом, и моя однодневная поездка в университетский городок до сих пор часто всплывает в моей памяти. Как бы глупо ни было представлять, что та же семья, которая выживала на гаражных распродажах и сломанных калькуляторах, вдруг может оплачивать обучение в Лиге плюща, я не смог удержаться от подачи заявления, каким бы символическим ни был этот жест. Даже это казалось особенным.
Однако, когда ответ пришел особенно прохладным декабрьским днем, оказалось, что деньги не станут для меня препятствием к посещению. Я зашел за почтой после школы, копаясь в куче грязного снега, который почти похоронил почтовый ящик, когда я остановился и резко вдохнул. Заглянув внутрь, я сразу же узнал эмблему на конверте, лежавшем на самом верху стопки. Оранжево-черный щит. Принстон. Я знала, чего ожидать: письма о приеме в колледж рассылались по почте в толстых, тяжелых пакетах, наполненных ознакомительными материалами и последующими инструкциями для поступающих. Было ясно, что конверт в моем почтовом ящике был другого рода.
Мне не нужно было читать его, чтобы знать, каким было их решение, но я решил закрыть эту главу раз и навсегда. Я бесцеремонно вскрыл конверт. Первое слово, которое бросилось мне в глаза, было "Да!", напечатанное жирным шрифтом. Пришлось еще немного посканировать, чтобы понять смысл прочитанного; оказалось, что моя заявка была включена в цикл раннего приема, во время которого все ответы отправляются в тонких конвертах. Если я все правильно поняла - а я далеко не была уверена в этом, - то я поступила.
На этом сюрпризы не закончились. К письму также прилагался документ под названием "Финансовая помощь", написанный с таким уровнем юридических подробностей, к которому мои навыки чтения на ESL были не совсем готовы. На следующий день я взяла письмо с собой в школу и показала его мистеру Сабелле... который, похоже, тоже ничего не понял. Он сделал паузу, прищурившись и пристально вглядываясь в страницу. Я наблюдал, как менялось выражение его лица по мере того, как он читал дальше, пока он наконец не поднял глаза, вздохнул и спросил, можно ли ему немного подождать.
"Мне кажется, я знаю, что это значит, - сказал он, - но я хочу быть уверенным".
Я была ошеломлена. Как могло случиться, что он был в таком же замешательстве, как и я?
Мистер Сабелла предложил отнести его директору, чтобы тот высказал свое мнение. Как раз в этот момент письмо, похоже, произвело на него тот же эффект, по крайней мере поначалу. Он отреагировал таким же недоуменным взглядом, а затем, опустившись на свое место, устремил взгляд вдаль, не обращая внимания ни на кого из нас. Затем, после минутного молчания, он объяснил, что меня действительно приняли, но это еще не все. Судя по всему, к моему приему прилагалось нечто дополнительное: почти полная стипендия.
Пройдут годы, прежде чем серьезность этого момента полностью осознается мной и даже моими родителями. Но, несмотря на то, что моя мать, узнав эту новость, держалась спокойно, я понимал, как много это для нее значит. Каждая веха ее жизни была напоминанием о том, что она находится по ту сторону разделения, преодолеть которое у нее не было никакой надежды, и десятилетиями заставляла ее притворяться уверенной в себе, которую, как я знал, она никогда по-настоящему не чувствовала. Теперь, впервые, может быть, за все время, у нее появились основания полагать, что в этой истории может быть что-то большее. Для нее, после всего, во что она играла, это было облегчением, которое я вряд ли когда-нибудь смогу оценить в полной мере.
В последние месяцы выпускного класса я, пожалуй, впервые почувствовал хоть что-то похожее на уверенность в себе с тех пор, как приехал в Америку. Наставничество мистера Сабеллы помогло мне вновь обрести чувство собственного достоинства и напомнило, что дружба и доверие возможны и для чужаков. Я даже познакомился с его женой, Джин. Они оба были поразительно высокими и преподавали математику в средней школе, но если он был замкнутым и задумчивым, то она была общительной и радостно разговорчивой. Очевидно, он стал регулярно вспоминать наши разговоры после уроков дома, что побудило ее пригласить меня к ним на ужин, когда год подошел к концу. Это был мой первый взгляд на семейную жизнь в пригородной Америке.
В интеллектуальном плане я оставался таким же приверженцем математики и физики, как и прежде, - в конце концов, они были моей первой страстью и вторым необходимым условием для поступления в колледж. Но после трех лет круглосуточной работы над школой, работой и борьбы с английским, которую я только начал преодолевать, я впервые, возможно, за всю свою жизнь, почувствовал, что сбавляю обороты. Это был горько-сладкий мир, момент долгожданного спокойствия, но вместе с ним пришло тревожное осознание того, что я не могу
