Я еще глубже погрузился в учебу, отчаянно нуждаясь в каком-то отвлекающем и стимулирующем средстве, чтобы стабилизировать свои мысли. Я торопился восстановить хотя бы часть того уровня знаний, который был у меня в Китае, но язык был барьером, который мешал мне на каждом шагу. Разочарование нарастало, когда я в мучительном темпе выполнял каждое задание, редко доходя до конца предложения без обращения к словарю. Постепенно я восстановил словарный запас знакомых понятий, поскольку такие термины, как "скорость", "ускорение", "угловая", "сила" и "потенциал", открывались мне заново. Но все это давалось нелегко. Каждый вечер, когда я ложился в постель, закончив, наконец, выполнение дневных заданий, на меня наваливалась усталость от рутинной работы, а не от свершений. Для студента ESL каждый урок - это урок английского.

Еще более досадная неудача постигла меня, в частности, при изучении математики, и я вынужден был признать, что язык не может служить оправданием. Снова и снова я обнаруживал, что делаю чисто числовые ошибки - искренне недоумевающие, без видимой закономерности, на которой можно было бы учиться. К счастью, я был не единственным, кто это заметил, и мой учитель попросил меня остаться после уроков, чтобы обсудить эту проблему. Было очевидно, что что-то не так, но даже его моя работа скорее смутила, чем обеспокоила.

"Не возражаете, если я взгляну на ваш калькулятор?" - спросил он. Я положил его на стол и стал наблюдать, как он нажимает на кнопки.

"Ага!" - воскликнул он. "Тангенс! Фей-Фей, это кнопка тангенса! Видите?"

Он поставил свой калькулятор рядом с моим, чтобы продемонстрировать. Конечно, несмотря на одинаковый ввод данных на обоих калькуляторах, моя кнопка TAN выдавала совершенно разные результаты.

"Вы все это время работали со сломанным калькулятором! Приятно слышать, да? Эй, вы не против, если я спрошу, откуда эта штука взялась?"

Внезапно все приобрело смысл. Как только он задал вопрос, я понял, почему ответ имеет значение.

"Гаражная распродажа", - пробормотал я, немного стесняясь и пытаясь вспомнить точный английский термин.

"Ха", - ответил он. У меня сложилось впечатление, что это был не тот ответ, которого он ожидал. "Что ж, мы попробуем подобрать вам машину на время, хорошо?"

Постепенно обретая уверенность в себе, я стал легче ориентироваться в жизни в целом. Мы с родителями продолжали проводить большую часть свободного времени вместе, к лучшему или худшему, бегая по делам, занимаясь уборкой и время от времени собираясь на диване, чтобы посмотреть взятую напрокат кассету с чем-то смутно узнаваемым, например тайваньским ситкомом. Все было далеко не идеально, и моя мать по-прежнему находилась во власти едва заметного, но усугубляющегося недуга, который мы все еще не понимали, но впервые стабильность показалась нам досягаемой.

По мере того, как тянулись месяцы, у нас появилась новая традиция - посвящать часть выходных исследованию штата. Однажды мы отправились в университетский городок Принстона, расположенный чуть более чем в часе езды к югу. Не имея представления о его истории и происхождении, я был впечатлен его ландшафтом и архитектурой, но не нашел ничего интересного. Так было до тех пор, пока я не наткнулся на бронзовый бюст со знакомым лицом. Я тут же остановился. Казалось, мир вокруг меня исчез, когда я узнал того, на кого смотрел. Затаив дыхание, я прочитал надпись, выбитую на высоком мраморном постаменте:

Альберт Эйнштейн родился в Ульме, Германия, 14 марта 1879 года, и стал жителем Принстона в 1933 году, проживая на Мерсер-стрит до своей смерти в 1955 году.

Прежде чем стать профессором Института перспективных исследований, Эйнштейн уже успел прославиться благодаря своей Специальной теории относительности 1905 года и Общей теории относительности 1915-1916 годов, которые объясняли фундаментальные законы Вселенной. Его имя стало синонимом гениальности.

Нобелевский лауреат по физике, философ, гуманист, педагог и иммигрант, Альберт Эйнштейн оставил неизгладимый след в мире и выразил огромную признательность Принстону.

Я практически дрожал от каждого слова, как будто меня лихорадило. Я перечитал надпись, потом еще раз. Это было внезапное напоминание о том, о чем я забыл, проведя большую часть своей жизни, зацикленной на выживании: о физике. Моя страсть к этому предмету потеряла свою окраску, даже когда я изучал его в школе, превратившись в одну из бесчисленных галочек, которые нужно было поставить, чтобы пережить каждый новый день. Но, оказавшись лицом к лицу с памятником моему величайшему герою, я почувствовал, как она возвращается.

Я подумал о доме Астор в Шанхае и о том проблеске оптимизма, который я почувствовал перед посадкой на самолет, отделявший меня на тысячи миль от всего, что мне было дорого. Может быть, я был прав. Может, все это было добрым предзнаменованием, просто отсроченным. Возможно, любопытство, которое я испытывал с детства, было подавлено новым окружением, но оно не исчезло.

Мне снова было за чем гоняться.

"Знаете, в этом классе много умных детей".

Мистер Сабелла имел репутацию сурового человека, что сразу же проявилось его высоком росте и отрывистом тоне, но я не ожидал такой реакции, стоя на краю его стола. Мое знание английского языка все еще оставляло желать лучшего, но я мог сказать, что меня списывают, и, похоже, довольно грубо.

Мой младший школьный год был также моим вторым годом в Америке, и его появление сопровождалось новой энергией, направленной на то, чтобы показать себя в математике и физике. Это был естественный инстинкт; оценки - хорошо известная цель для иммигрантов, отчаянно пытающихся обеспечить себе хоть какую-то надежду на достойное будущее. Но для меня то, что начиналось как способ реабилитации моей самооценки, быстро превратилось в чрезмерную коррекцию. Нестабильность, которая лежала в основе моей жизни вне школы, превращала простую цель - успех в учебе - в навязчивую идею.

Я только что сдал свой первый в этом году тест по математике, и хотя я сохранил некоторую уверенность в своей способности решать чисто числовую часть, там были еще и задачи на слова, и я не был так уверен в своей интерпретации текста. Я почувствовал, как кровь запульсировала в ушах, когда бумаги были переданы обратно. Перевернув свою, я затаил дыхание, надеясь, что хотя бы не превысил 90-процентный порог, позволяющий получить пять с минусом. На мгновение я уставилась на оценку, прежде чем опуститься на свое место. 89.4.

Разочарованный, я занял свое место среди учеников, столпившихся вокруг стола мистера Сабеллы после уроков. Я не искал поблажек - даже тогда я понимал, что округление оценки ради своего эго ничего не изменит, - но я надеялся,