Удивительно, как легко развязываются узлы, удерживающие лодку. Чарльз говорил так, будто мои «нежные маленькие пальчики» не могут их развязать. Это все равно что узнать, что ключ от клетки все это время был у меня в руках.

Я устанавливаю корзину на носу судна и толкаю. Лодка отказывается сдвинуться с места. Упираясь пятками, я пробую еще раз. Песок скользит и набивается под ноги.

Шевелись. Шевелись! тихо прошу я. Чарльз не любит крепко спать, и прошло уже почти тридцать минут с тех пор, как я в последний раз поднимался с кровати.

Словно почувствовав мои опасения, в окне спальни оживает свеча.

Бешеная энергия, вызванная паникой, подстегивает меня, и я изо всех сил вздыхаю. Мои скудные мышцы напряжены до предела. Шевелись! Если я не сбегу сейчас, то останусь здесь навсегда. Он будет держать меня, как куклу, в своем доме. Заставляя меня притворяться, что то, что я к нему испытывала, было любовью, а не наивным увлечением.

Впереди меня ждет еще столько всего. Должно быть. Это не может быть все. Слезы грозят пролиться, но я продолжаю толкать. Массивный колокол под маяком звонит так громко, что остров содрогается. Это мой шанс, пока Чарльз не добрался до меня и пока не прервалась песня сирены. Толкай, Лиззи!

Впервые в жизни море может быть на моей стороне.

Прилив надвигается и встречается со скрежещущим корпусом маленького судна. Сопротивление уменьшается и исчезает, когда лодка отрывается от берега.

Новый страх охватывает меня за горло, когда я смотрю на темную воду, поднимающуюся к моим лодыжкам. Чтобы сесть в лодку, мне придется зайти по колено. Насколько глубока глубина, чтобы сирены и их чудовища или призраки могли схватить меня? Как быстро они могут прийти в себя после звона? Я должна это знать. Казалось бы, как жена смотрителя маяка я уже должна это знать.

Но учеба Чарльза всегда была под запретом…

Я оглядываюсь через плечо. Чарльз высунулся из окна. Глаза расширены, брови сведены от ярости.

— Что ты себе позволяешь? Вернись сюда! Сейчас же! — яростно говорит он не ртом, а руками. Все, кто живет у моря, знают знаки руками, чтобы уши не затыкались ватой.

Я собираю все, что осталось от той храброй девушки, которой я когда-то была, и мчусь к воде, прыгая в лодку. Чарльз исчез из окна. Он идет за мной.

Море, которое когда-то было моим другом, снова стало моим врагом. Я напрягаюсь, сопротивляясь приливу, который пытается вернуть меня к человеку, мчащемуся вокруг маяка. Я тяну весла, дерево сдирает кожу с моих ладоней. Два года здесь сделали меня нежной. Исчезли мозоли от работы с отцом по дому. От подъема Маминых ящиков и посылок, покинули меня. Я никогда не чувствовала себя такой слабой и.… если мне удастся сбежать от него… я больше никогда не позволю себе чувствовать себя слабой.

— Лиззи! — произносит он свое домашнее имя, которое дал мне. Возможно, он действительно кричит. Он огибает маяк и мчится к берегу, но я уже ушла. — Вернись! — Он указывает на меня, затем подносит руки к груди, опускает их вниз по туловищу и указывает на землю. Он жестикулирует, проводя пальцами по шее. — Ты, безумная женщина, ты собираешься покончить с собой!

Это самый близкий к заботе момент за последние годы. Он хотел меня только тогда, когда я была кем-то, кого он должен был спасти — молодой женщиной на окраине маленького городка, которая смотрела на него, как на бога. Он не любит меня. И никогда не любил. Ему нравится чувствовать себя нужной. Это важно. Что ему нравится, так это знать, что в любое время суток я рядом, чтобы быть такой, как он захочет. Что я здесь, на этой скале, каждый раз, когда он уходит, и жду каждый раз, когда он возвращается.

— Я ухожу. Ты не сможешь меня остановить, — говорю я, отнимая руки от груди и поспешно разминая пальцы, и снова начинаю грести. Теперь лодка движется легче. Я освобождаюсь от течения, тянущего меня к нему.

— И куда ты пойдешь? Кто тебя возьмет? Ты без меня и дня не проживешь! — Он дико жестикулирует. — Я тебе нужен.

Он мне нужен? Он мне нужен?

— Я никогда не нуждалась в тебе. — Он заставил меня почувствовать себя особенной. Почувствовать себя… важной. Желанной. Все то, чего хотела молодая женщина, которая не видела в себе достаточной ценности. Но ничего из этого не было «нужно». Мне было хорошо и без него. Отец научил меня охотиться, готовить и вести домашнее хозяйство. Мать учила меня торговать, ловко обращаться с цифрами и вести переговоры. Чарльз же… Он не научил меня ничему, кроме молчания и подчинения. — Я была нужна только тебе!

— Зачем такому состоятельному человеку, как я, нужна такая женщина, как ты? До меня ты жила в лачуге на задворках. — Он погрозил мне пальцем. — Ты была никем. Я вытащил тебя из грязи и дал тебе комфорт и благополучие. Ты должна пресмыкаться передо мной каждое утро и каждый вечер. Но ты продолжаешь испытывать мое терпение своей дерзостью.

— Ты лгал мне! — кричу я, прикрывая рот руками. Боль прорывается сквозь мой голос, я скорее чувствую ее, чем слышу. Горло горит от многолетнего непривыкания. — Ты сказал мне, что моя семья не любит меня. Что я им больше не нужна.

Но моя семья всегда любила меня. Даже когда десятки писем, которые я просила Чарльза отправить, хранились в ящике. Они продолжали писать… и именно поэтому я знаю, что они по-прежнему будут любить меня, даже как нарушителя клятвы.

— Потому что это была правда. — Лицо Чарльза становится багровым, как последние остатки заката на горизонте, пока он продолжает говорить. Его руки летают, как осы, пытаясь ужалить меня своими словами. Мои глаза горят, когда их смысл доходит до меня. — Ты грустный, одинокий, жалкий ребенок. Каждый раз, когда я покидаю этот остров и могу быть свободным от тебя, я испытываю облегчение. Конечно, твоя семья не любит тебя. Да и как они могут любить? Кто на этой земле может любить тебя?

Эти слова бьют меня по лицу и колют глаза. Он говорил мне их уже столько раз, что я успеваю повторить их, прежде чем его пальцы шевельнутся. Они как колючки впиваются в мою плоть. Сжимают меня. Держат меня так крепко, что