Шрифт:
Закладка:
Известный отечественный литературовед и философ языка М. М. Бахтин определял речевой жанр как стереотип речевого поведения, отмечая, что мы мыслим и воспринимаем речь согласно тем жанровым образцам, которые имеет в арсенале наш язык[2]. Не буду долго тащить колымагу интриги по бездорожью, скажу прямо – именно с наличием речевых стереотипов small talk в арсенале русского языка и связана главная проблема.
В XVIII–XIX веках российский высший свет перенял из Европы через французский язык способ диалога ассоциаций. Это ещё один синоним понятия «лёгкая беседа», названный так потому, что в разговоре не возбраняется перескакивать с темы на тему, как иногда говорят в таких случаях «извините, вспомнилось по дальней ассоциации». Однако за годы советской истории этот речевой жанр вновь был утрачен. Корни проблемы неумения вести small talk залегают очень глубоко: на уровне наших ментальных установок и сформированного этими установками языкового кода. О ментальных установках мы ещё скажем пару слов, а пока сообщу неутешительную новость: small talk – в арсенале речевых образцов русского языка отсутствует. Так что складывается ощущение, что здание лёгкой беседы нам строить попросту не из чего. Не случайно мы как будто заранее сопротивляемся «маленьким беседам» для поддержания контакта. Английский разговор о погоде кажется нам пустым, китайский о еде – глупым, а латиноамериканское восхищение очередным солнечным днём – шаблонным и неискренним.
Ну что ж – обозначить проблему – это уже половина дела. Следующий шаг – осознать причины и наметить пути преодоления.
Для начала хочу обнадёжить. Ситуация со small talk – далеко не единственный случай, когда российские культурные и языковые коды входят в противоречие с тем речевым – и шире социальным – поведением, которое характерно для Запада.
Особенно это заметно в деловой коммуникации, которая сознательно выстраивается по аналогии с англосаксонским бизнес-этикетом. Однако далеко не все модели этой коммуникации принимаются в русскоговорящем дискурсе.
Простейший пример. На тренингах западного образца слушателей учат улыбаться, чтобы располагать к себе клиента. Российский же клиент, видя широкую голливудскую улыбку в тридцать два зуба в стиле «Чем я могу вам помочь?», чаще всего испытывает не радость и доверие к продавцу, а волнение и дискомфорт, стараясь побыстрее ретироваться из магазина. Всё дело в разном отношении к улыбке. Улыбка-маска, улыбка-социальная роль так же естественна для западных моделей поведения, как неестественна для нашей. Такая улыбка воспринимается как неискренняя; а человека, прилежно следующего рекомендациям тренера а-ля Тони Робинс, носитель русской культуры станет подсознательно опасаться.
Даже простейшие фразы-клише порой невозможно перевести в полном соответствии. Например, собираясь выходить из-за стола в ресторане, нужно сказать: по-немецки «Auf Wiedersehen» (до свидания), по-английски – «Excuse me» (извините), а по-русски «Спасибо». А грамматически эквивалентные формулы «How are you?» и «Как дела?» обладают совершенно разной коммуникативной нагрузкой. На английское «Как дела?» ни в коем случае нельзя отвечать негативно, только «окей», «прекрасно» и т. д., так как «How are you?» это не вопрос, а часть приветствия. А на русское «Как дела?» можно ответить по-разному в зависимости от ситуации, потому что это действительно запрос информации. Так что дела английские и русские – это дела совершенно разные.
1.1. Так сложилось исторически
Работая с иностранными студентами, я не раз слышала их мнения об особенностях общения россиян. Почти все отмечают нашу контактность, искреннее сопереживание, любовь к задушевным беседам, соборность. Заметна им и обратная сторона этих явлений – привычка делиться проблемами даже с малознакомыми людьми, непрошенные советы, некорректные вопросы о личном. А также обилие в речи глаголов повелительного наклонения: «Читайте!» (преподаватель студентам), «Не курить!», «Не прислоняться!», «Пристегните ремни!» (объявления в общественных местах). Даже «пожалуйста» мы говорим далеко не всегда. И это очень удивляет иностранцев, но соврем не удивляет нас.
Исследователи российского менталитета пишут о том, что объяснение причин этих культурных и речевых особенностей можно найти в коллективизме российской культуры (в противовес западному индивидуализму).[3]
Россияне действительно запросто «вламываются» в межличностные границы другого. Сами проще впускают на свою территорию и, соответственно, легче заходят на чужую, не испытывая при этом особых моральных терзаний.
Даже «наши» и «их» поговорки свидетельствуют о том, что держать дистанцию, сохраняя тайну частной жизни собеседника, свойственно российской культуре гораздо меньше, чем культурам запада. Например, в английском языке есть огромное количество поговорок про важность дистанции для хороших отношений: «Забор между домами сохраняет дружбу», «Дом англичанина – его крепость». В русском языке преобладают поговорки о важности совместных действий: «Один в поле не воин», «Семеро одного не ждут», «Одному в поле – горе, а вместе всем – раздолье».
Для представителей русскоязычного мира коллективные интересы традиционно выше интересов собственных, личных, мещанских, своекорыстных (чувствуете, какие оценки возникают у этих слов?). А если продолжать цепочку синонимов, то появятся уже резко отрицательные, такие как «шкурный», «меркантильный», «собственнический», «рваческий». Конечно, не может быть случайностью тот факт, что сфера личного, приватного окрашена в русском языке столь неоднозначно. Слишком явная попытка «держать дистанцию» может быть воспринята как высокомерие, чопорность или легкомысленность (именно такими характеристиками мы часто наделяем, к примеру, тех же французов и англичан). Когда начинаешь разбираться, это кажется нелогичным, но то, что записано на глубинных слоях картины мира, и не бывает особенно логичным. Как не логичны инстинкты или предчувствия.
Незнакомец в нашей культуре воспринимается либо как чужой, либо быстро переходит в разряд своих, где церемониальность не требуется. Только, к сожалению, это противоречит мастерству лёгкой светской беседы, которая строится на занимательности, простоте и уважении к дистанции собеседника.
Короткая межличностная дистанция по горизонтали между друзьями, коллегами и родственниками – не единственное следствие российского коллективизма. Второе – наличие существенной дистанции по вертикали (старшие-младшие, институциональные отношения, власть имущие и народ). Из-за чего российской культуре свойственен патернализм (от лат. слова paternus – «отцовский», «отеческий»). Это речевая практика, при которой тот, кто находится в положении выше, покровительствует, а тот, кто ниже, – принимает эти жесты, ведя себя как подчинённый (младший, ребёнок). Понятие патернализма шире гендерных, возрастных положений и ситуаций начальник-подчинённый. Правильнее говорить о патернализме как о дискурсивной практике общества (в том числе проявляющейся и на уровне речи), которая срабатывает в семье, школе, образовательных учреждениях, медицине, бизнесе, в структурах власти, одним словом, везде.
К примеру, невозможно представить, чтобы профессоров в вузе у нас называли по имени и на «ты», как это нередко бывает в европейских университетах.
Или другой пример. В нашем языке очень сложная система имён. Русское имя имеет большое количество вариантов, поэтому в качестве лайфхака я советую своим студентам-иностранцам в первый год обучения
