— Да, жаль, что я его не застал.

— Дело в том, что Ларри недавно стал владельцем сети магазинов, торгующих похоронными принадлежностями. Только я не думаю, чтобы вы, с вашим практическим опытом и стремлением к точности, смогли оказаться полезным ему. Тут нужен геомант.[4]

— Мы приятно провели вечер, Эрл.

— В самом деле? Всего доброго.

— Всего доброго.

— Всего доброго.

Мы прошли через длинную комнату мимо разбушевавшихся политических страстей, сквозь группу ранних поселенцев, которым завтра уже сам Бог не поможет, осторожно обошли внезапно смолкшую парочку, улыбками прикрывавшую бессильную ярость.

— Куда теперь? — спросила Джорджетт.

— Зайдем куда-нибудь. Только пообедать. Потом, конечно, домой.

Когда мы одевались и я дожидался Джорджетт, я увидел Полин Дэло — она исчезла в ночи с компанией из четырех человек. Покинула эту комнату. Совершенно небрежно. Но я мысленно пригласил ее заходить еще. В любое время.

В такси Джорджетт спросила:

— Джордж, а кто такой геомант?

— Не знаю, Джорджи, Эрл выудил его из самого толстого на свете словаря, записал на манжете, и теперь мы все знаем, почему он наш босс. Напомни, поищу в словаре.

Джордж Страуд-2

Через месяц с небольшим, январским утром я проснулся с мыслями о письме, которое Боб Эспенвелл прислал мне с Гаити. Не знаю, почему я вспомнил об этом письме перед пробуждением. Я получил его много дней тому назад. Боб писал о том, как там тепло, как все легко и просто.

Он сообщил, что Гаити — Черная Республика, и во сне я смеялся над организованным Бобом и мною заговором белых, полных решимости не позволить продать себя и сплавить по реке в «Краймуэйз». И тут я проснулся.

Это было в понедельник утром. На Марбл-роуд. Это был важный понедельник.

Мы с Роем Кордеттом назначили общее собрание сотрудников редакции для обсуждения апрельского номера журнала, удивительное сборище, где каждый может показать свое богатое воображение и вообще все свое «я». Большие часы тикали медленно, а я намного опережал время.

Но в то утро, стоя перед зеркалом в ванной, я был уверен, что седой кустик на моем правом виске отвоевал самое малое еще четверть дюйма. Это обстоятельство пробудило во мне привычное представление о жизненном пути: всякий рождается смертным, а в конце его подкарауливает старческая беспомощность.

— Кто этот хлопотливый седой старикашка, который ворошит бумаги вон за тем письменным столом? — спросил бодрый молодой голос. Но я тотчас сменил настройку и поймал другой голос: — Кто этот почтенный седой джентльмен, смахивающий на ученого, который зашел в кабинет директора?

— Как? Вы его не знаете? Это Джордж Страуд.

— А кто он такой?

— Ну, это долгая история. Он был управляющим всей этой железной дорогой. (Железной дорогой? А почему не взять что-нибудь более перспективное?) Авиакомпанией. Руководил ею с самого ее зарождения. Он мог бы стать одним из самых крупных заправил в авиации, но что-то у него не пошло. Не знаю, что именно, только был грандиозный скандал. Страуду надо было обратиться в суд присяжных, но дело было слишком крупное, время поджимало, и он вышел из игры. Но при этом каким-то образом уцелел. Теперь ему поручено раскладывать бумагу и сигары в конференц-зале перед заседанием. В остальное время он наливает чернила в чернильницы и перекладывает железнодорожные расписания.

— А для чего они вообще его держат?

— Ну, некоторые из директоров жалеют старика, к тому же у него жена и дочь, которых надо содержать. (Сохрани этот текст, мой мальчик. До этого пройдет еще много-много лет.) Трое детей, нет, кажется, четверо. Великолепные чада, за Страуда стоят горой. Не позволят сказать о нем худое слово. Они-то думают, он по-прежнему всем здесь заправляет. Страуд и его жена — самая любящая старая супружеская пара из всех, кого я видел на своем веку.

Вытирая лицо полотенцем, я уставился в зеркало. Заставил застыть и затвердеть свои мягкие, выражавшие любопытство черты лица. И сказал:

— Послушайте, Рой, нам в самом деле надо что-то сделать.

— В каком смысле?

— В том смысле, как бы добыть побольше денег.

Я увидел, как Рой Кордетт сделал неопределенный жест тонкой рукой с длинными пальцами и тотчас ушел в страну эльфов, домовых и двусмысленных речей.

— Я думал, Джордж, вы уладили это с Хагеном три месяца тому назад. Нет сомнения, что мы с вами дошли до предела. Чего же еще?

— А вы случайно не знаете, каков этот предел?

— Я бы сказал, это общий средний уровень по всей организации, вы не согласны?

— Это не для меня. Не то чтобы я прикипел душой к своей должности, контракту или к этой позолоченной клетке с каплунами. Я думаю, самое время нам показать себя.

— Валяйте. Буду молить Бога за вас.

— Я сказал «нам». Это может коснуться и вашего контракта, точно так же как моего.

— Знаю. А скажите-ка, Джордж, почему бы нам не обговорить это неофициально втроем: вам, Хагену и мне?

— Неплохая мысль. — Я потянулся к телефону. — Когда вам удобно?

— Вы хотите сказать — сегодня?

— Почему бы и нет?

— Ну, сегодня днем я довольно плотно занят. Да ладно. Если Стив не очень загружен, что-нибудь около пяти.

— Без четверти шесть в баре «Силвер Лайнинг». Вы знаете, «Дженнетт-Донохью» планирует добавить пять-шесть новых журналов. Нам забывать об этом нельзя.

— Я слышал об этом, но они сейчас, по-моему, на весьма низком уровне. Кроме того, этот слух они пустили год тому назад.

Эту воображаемую сцену прервал реальный голос:

— Джордж, ты спустишься когда-нибудь? Ты же знаешь, Джорджии надо успеть на школьный автобус.

Я крикнул Джорджетт, что сию минуту приду, и вернулся в ванную. Ну, пойдем мы посовещаться со Стивом Хагеном, а потом что? Во лбу у меня начала биться жилка. В деловых вопросах Хаген и Джанот — одно и то же лицо, только в хрупком нервном теле Стива Хагена течет по жилам кровь с изрядной примесью какого-то неведомого странного яда.

Я причесался перед трюмо в спальне, и седой хохолок принял обычную форму. К черту Хагена. Почему не пойти к Джаноту? Конечно.

Положив расческу и щетку на столешницу трюмо, я облокотился, наклонился к зеркалу и подышал на него: «Карты на стол, Эрл. Слабый человек покидает город в двадцать четыре часа, сильный человек берется за дело».

Я повязал галстук, надел пиджак и спустился вниз. Джорджия задумчиво подняла глаза над россыпью кукурузных хлопьев вокруг ее тарелки. Снизу слышались мягкие размеренные удары — шмяк,