Полин взяла цилиндр, но разглядывать его не стала.

— И это экспонат вашего личного музея?

— В последний раз он укатывал мостовую на Третьей авеню, — заверил ее Гил, — и взорвался как раз у меня под окнами. Предохранительный клапан, тот самый, что у вас в руках, влетел в окно, как снаряд. Зацепил меня. Собственно говоря, оставил шрам. Взгляните. — (Знал я и этот шрам. Он был одним из козырей Гила.) — Предохранительный клапан испортился, в чем вы сами можете убедиться. Ну, раз уж он залетел сюда, я его и оставил у того места в стене, куда он ударил. Самый серьезный случай из тех, когда я был на волосок от смерти.

— Я тоже, — сказал я. — Я вот тут же и стоял, когда это случилось. Чего вы выпьете, Гил?

— А, неважно.

Гил повернулся и честно налил себе порцию, свой законный выигрыш. Мы подняли бокалы, и Гил ловко запрокинул свою большую седую голову. Потом отошел в другой конец стойки, где какой-то новичок желал увидеть розового слона.

Гил терпеливо показал ему розового слона и учтиво объяснил, какую роль тот сыграл в его жизни.

— Музей мне понравился, — сказала Полин. — Но Гилу, должно быть, временами становится страшно. Он все видел, все испытал, бывал повсюду, знал всех. Что ему осталось в жизни?

Я пробормотал, что остается творить завтрашний день, да и сегодняшний тоже, за это мы выпили еще по одной. Потом Гил вернулся к нам, Полин еще раз испытала его память, и мы выпили уже втроем.

К часу мы устали от жизни Гила, и я стал думать о своей собственной.

Ведь я тоже мог придумать для себя истории из прошлого. Почему бы нет?

Я не должен был это делать по многим причинам. Я взвесил их еще раз и снова попытался разобрать каждую в отдельности. Но все причины куда-то испарились.

Я испробовал все: пытался найти единственное простое объяснение, прибегал к замысловатым фантазиям, однако ни то, ни другое не помогало; я не очень хорошо понимал, в каких случаях совершил бы глупость или даже ступил бы на опасный путь.

Возможно, я устал всегда делать то, что следует, что кем-то заведено на все времена.

Притягательность Полин Дэло как женщины была велика для меня и раньше, а теперь она увеличилась во сто крат. Мы посмотрели друг на друга, и между нами проскочила искра, как в переключателе, когда ток начинает течь в другом направлении.

Почему бы нет? Я сознавал риск и знал цену. Все равно: почему бы нет? Быть может, риск и цена сами по себе отвечали на этот вопрос. Цена очень высока: потребуются искусная ложь и притворство; ну а если я согласен ее заплатить, почему бы нет? Да и опасностей куда больше. О них я только начинал догадываться.

Но как заманчиво провести вечер с белокурой тайной, которую так хотелось бы разгадать. Если не разгадаю ее теперь, значит, не сделаю этого никогда. Никто на моем месте не смог бы это сделать. А ведь это была бы необратимая потеря.

— Ну что же? — спросила она.

Она улыбалась, и я понял, что вел воображаемый спор с тенью Джорджа Страуда, составлявшей фон окутавшему Полин лучезарному нимбу. Поразительно. И этот другой Страуд как будто говорил: «Почему бы нет?»

Я допил бокал, который машинально держал в руке, и сказал:

— Мне придется позвонить по телефону.

— Да, конечно. И мне тоже.

Я-то позвонил в ближайшую гостиницу, представлявшую собой меблированные комнаты. Администратор всегда шел мне навстречу, я когда-то устраивал его сыновей и дочерей в школу и помогал успешному окончанию ее, так что и теперь он не отказал мне. Вернувшись из телефонной будки, я сказал:

— Пойдем?

— Пойдем. Далеко?

— Нет, — ответил я. — Но не самый высший класс.

Я, разумеется, не знал, в каком номере этой скромной, но достаточно респектабельной гостиницы мы окажемся. Полин, как видно, считала, что все в порядке вещей. Тут у меня возникла другая мысль, но исчезла, не успев появиться. И я понадеялся, что мы с ней ни о ком и ни о чем, кроме нас, говорить не будем.

Зря я беспокоился. Ей это и в голову не пришло.

Подобные мгновенья летят быстро, если им вообще суждено двигаться, причем без ненужных глупостей. А если они не движутся, они прекращают свое существование.

Берт Сандерс, управляющий гостиницей «Лексингтон-Плаза», вручая мне ключ от номера на шестом этаже, одновременно вручил и записку. Там было сказано, что к полудню следующего дня номер должен быть освобожден, с этого времени на него принят заказ. В номере стоял мой чемодан, который я прихватывал, когда предстояло ночевать не дома, и само помещение было вполне приличным, этакий фамильный склеп, я, кажется, раза два в нем ночевал.

Я был немного обескуражен и удивлен тем, что уже три часа; тогда я извлек из чемодана полбутылки шотландского виски, ночную рубашку и пару шлепанцев, старый номер «Краймуэйз» — как он туда попал? — три томика сказок и стихов, стопку носовых платков, пижаму и таблетки аспирина — вот и все его содержимое. Я сказал:

— Как вы насчет шотландского виски?

Мы оба оказались не против. Обслуживание в «Лексингтон-Плаза» заканчивалось в десять часов, так что нам пришлось пить виски с водой из водопроводного крана. Нам было хорошо. Наша жизнь как будто заметно ускорилась.

Когда Полин лежала на ковре с подушкой под головой, я, помнится, сказал ей, что этот наш дом наш только до полудня. Она томно ответила, что беспокоиться не о чем, все будет о’кей и почему это я перестал рассказывать ей о Луиз Паттерсон и самых важных направлениях в современной живописи. Я с удивлением обнаружил, что у меня на коленях открытая книга, но я говорю совершенно о другом. А что было дальше, я уже не помню. Бросил книгу и лег на ковер рядом с ней.

— Черт с ними, с картинами, — сказал я. — Давайте разгадывать тайну.

— Какую тайну?

— Вас.

— Я обыкновенная женщина, Джордж. Никаких загадок.

Кажется, я сказал:

— Вы последняя, окончательная, прекрасная, высшая загадка. Может, вас и решить нельзя.

Думаю, в этот момент я посмотрел на нашу большую роскошную постель, широкую, мягкую и уютную. Но мне казалось, что до нее тысячи миль. Это слишком далеко. Однако все вышло, можно сказать, идеально. В полном смысле этого слова.

Я понял, зачем мы живем на свете. Так мне показалось.