с куклами в руках наперегонки, рассаживая их по стульям. Главное — обогнать мальчика, бегущего рядом, чтобы мама тобой гордилась. Следующий кадр: солнечное утро, просыпаюсь на кресле-кровати, моем уютном лежбище. Завтрак — хлеб с вареньем. Сборы родителей на работу. Потом автобус битком, все сильно толкаются. Смотреть на дорогу мешает поручень — когда я вырасту, будет точно удобнее, но сейчас, держась за него двумя руками, я просто подпрыгиваю, выхватывая картинки за окном.

Новый яркий момент. Точно семь лет. Иду в школу с новым ранцем, он синий с большими красными буквами. Костюм с нашивкой на плече и натертые до блеска черные туфли. Учебный класс с нарядными детьми, волнение от первых вопросов учителя и радость до красных щек, если ответил правильно. Отдельным каскадом из памяти идут выходные. Песни за большим столом, поют все, и даже дед хрипой вытягивает куплеты сначала про коня, а потом и про дивчину, что парня полюбила. Еще воспоминание: побег из дома, весь день на речке. Это, наверное, мой первый взрослый поступок, раз он врезался в память. Яркая вспышка. Поездка на море с мамой. Мелькание за окном, огромный мир нового. Бесконечные зелено-желтые поля из окна поезда. Но как ни старался, самого моря в памяти нет, помню только машинку с большой антенной, и мы с мамой движемся по кругу, а в нас врезаются другие такие же. Люди в них смеются, а я плачу: «Гады, не трогайте нашу». Обратный путь, в вагоне, большой таз винограда, сладкого невероятно.

Лет около двенадцати. Тяжело определять возраст по моментам из памяти, к ним ведь календарь не прилагается. Даже сейчас, спустя годы, меняется цвет воспоминаний. До этого он был как будто голубой и желтый, а теперь все ближе к серому, что ли. Родителям зарплату перестали платить, мама часто по ночам плачет на кухне. Все кричат «перестройка», и никто не знает, что будет дальше. Я тоже напуган общей суетой и витающим в воздухе напряжением. Нет в памяти четких отрывков реальности, сплошное месиво серости и тревоги. Помню точно период каждодневных страшных снов, бессвязных, разрозненных событий, но утреннее пробуждение и только осадок горечи. Но был один, и ужасы ушли — как к «бабушке сводили». Его запомнил хорошо. Зал, темный и большой, невнятный свет. Взгляд выхватывает край стены напротив меня, от тишины звенит в ушах, и кажется, что пола нет, настолько он черен. Боюсь пошевелиться и дышать. В руках предмет, напоминает гладкий крупный камень, на ощупь невероятно холодный и абсолютно черный. В моих светлых ладошках он кажется скорее частью темного мира, окружающего меня, чем каким-то отдельным предметом. Окутывающий страх, я говорю сначала про себя, потом уж вслух, моля о помощи: «Пожалуйста, не надо». И вдруг на кончике предмет тот загорелся. Огонек стал очень ярок, а чернота ушла, открыв и стены белые, и пол. Картины расписные вокруг, красиво все невероятно. На душе тепло и радостно, что нет больше этой тьмы и страха нет. Опускаю взгляд на руки, при свете тот предмет — свеча. Только цвет не поменялся, на черном теле яркий свет. Как будто тут союз добра и зла. Я очень тихо говорю: «Хочу домой». И сразу просыпаюсь.

И помню, как утром маме рассказал про то, что есть свеча и место, где каждый может для себя желание загадывать, улыбающиеся мамины глаза напротив: «Черных свечей не бывает, сынок, и нужно трудиться, чтобы было все без сказок и желаний, а на чудо пусть рассчитывают только лодыри».

Обидно, ну и ладно.

Я постарше. Уже более осознанные воспоминания с окружающими их событиями. Мне около тринадцати. По времени — это разгар «демократических перемен». Деньги в центре всех воспоминаний, точнее, их катастрофическая нехватка. Наука теперь никому не нужна, и родители из ведущих инженеров исследовательского института постепенно превращались в ненужные «винтики» сломанного производственного колеса. Помню момент: худо-бедно выплатили часть зарплаты за прошлый год, но, сидя за общим столом, я не видел их радости. Непонятное, постоянно звучащее слово «инфляция» отражалось на лицах родителей печальной гримасой. Еще близкие по времени события. Зима, мы в комнате, свет выключен в половине района, горит маленькая свечка в стеклянной банке. Главная новость: у отца и мамы больше нет работы. Все в страхе за будущее.

Следующий яркий фрагмент. Получаем в городской администрации бумажки с гербом и крупной надписью — «ПРИВАТИЗАЦИОННЫЙ ЧЕК»… Никто толком не знает, что с этим «ваучером» делать. А по телевизору на всех каналах:

— Все хорошо! Несите их нам! В «Хоппер, Бизон, Резон…»

Постоянная реклама с веселыми песнями и частушками — как подборка праздничных передач. Только спустя годы люди поняли, что в каждой такой бумаге был кусок страны. А тогда мои родители сильно расстроились, что не смогли удачно распорядиться ваучерами, как это сделали соседи, обменяв их на сахар.

А дальше — череда воспоминаний, наверное, уже взрослого человека: «Взрослеем мы тогда, когда для детства места больше нет».

Сборы мамы в Москву. У нее новая профессия, она челнок. Действительность перемолола двадцать лет успешной карьеры и заставила приспосабливаться. Клетчатые сумки, наставления, проводы и невероятные волнения. Мое утро теперь начинается в пять каждый день, тачка на двух старых, полуспущенных колесах, помогаю возить вещи на рынок. Помню отца сварщиком, шабашит на стройке, одетый в робу. Вечером — часто с ним принеси-подай-подержи, хочу быть чем-то полезен. Днем школа, иногда засыпаю на последней парте от усталости. Редкие кадры: разговор на стройке — прошу отца научить меня «варить», отказывает: ни к чему, мол, тебе профессия и работа, где нищенская плата, учись лучше. Школьных воспоминаний немного, ближе, наверное, к старшим классам, да и те расплывчатые: частые драки на переменах, полдня в спортзале, вино на дискотеке, скорее, все фоном мелькает.

Вот уже и близко начало самой истории. Не выстроив предварительную хронологию, трудно понять, как менялся мир вокруг для одного маленького человека. Как счастливое детство в великой стране за несколько лет превратилось в жестокое и тяжелое настоящее.

Последние воспоминания. Мне семнадцать. Надежда поступить в институт и дальше учиться. На вступительный экзамен провожает вся семья. Мама обнимает с напутствием: «Люблю тебя, сынок, ты не волнуйся и, главное, сдай, иначе армия… Как Лешка, Танькин сын, в горячую точку попал, так она уже полгода, пока он там, слезы каждый день льет, седая вся стала, да ты и сам все знаешь». Отец толкает речь: «Выбейся в люди! Покажи им там всем!» И вот я уже с надеждой шагаю в институт.